Введение

Воображение и интуиция помогают мысли осуществить великие завоевания....

Луи де Бройль

Герой этой книги - творчество. Точнее - творчество и его результаты.

Творчество - это высшая форма трудовой деятельности человека. Зерна открытий скрыты в незаметной повседневной работе и прорастают, если человек исполняет ее страстно, вдохновенно, заинтересованно и добросовестно.

Никогда, за всю долгую историю, прогресс не развивался столь стремительно, таким широким фронтом, как в наши дни. Главную силу, определяющую размах и продвижение этого фронта, составляют экономика и ее основа - техника. На флангах расположены наука и искусство. Конечно, реальная жизнь несравненно богаче любой схемы. В действительности не существует такого категоричного деления. Наука и техника, экономика и искусство тесно связаны и переплетаются между собой множеством нитей.

Основные из них - интуиция и точный расчет, логика и фантазия. Без них невозможен творческий подход к решению конкретных задач. Никто не может осуществить дозировку или указать порядок, в котором комбинация этих компонентов оказывается наиболее эффективной. Все зависит не только от конкретной задачи и реальных условий ее решения, но и от свойств личности человека или группы людей, посвятивших себя этому делу.

Однако можно попытаться определить некоторые закономерности, проявляющиеся в различных сферах творчества,- это поможет понять механизм прогресса.

Основой всякого прогресса является потребность общества, пусть даже не всегда осознанная. Это может быть жизненно необходимое увеличение количества пищевых продуктов или врожденное стремление к познанию неизвестного. А первым шагом чаще всего оказывается опыт, вернее, перенесение опыта из освоенной области деятельности в другую, новую, иногда весьма отдаленную. Или ни с чем не связанное озарение, вспышка интуиции, которая при внимательном рассмотрении тоже оказывается результатом слияния многообразного опыта, подспудно хранящегося в нашем подсознании.

Толчок может возникнуть и из сухих математических формул, сконцентрировавших в себе квинтэссенцию наблюдений и экспериментов. Тогда люди с удивлением говорят: формулы умнее своих создателей. И действительно, полученные из ограниченного круга фактов, они в большинстве случаев охватывают и множество других, часто еще не открытых. Это только доказывает, что формулы - суть модели многих аналогичных явлений и ситуаций.

Все сказанное относится не только к науке и технике. Искусство создает свои модели жизненных коллизий, человеческих характеров, свои решения вечных проблем. Бессмертные произведения искусства сохраняют вечную молодость именно потому, что являются синтезом многих частностей, это позволяет разным поколениям осмысливать их заново, применительно к новым ситуациям, общественным отношениям и личным проблемам, неведомым создателю шедевра.

Наверно, поэтому никогда не умрут образы Ромео и Джульетты, Гобсека, Фальстафа, мелодии Баха, Бетховена, Чайковского, поэзия Пушкина... Нет нужды и возможности продолжать это обозрение. Каждый легко сделает это, исходя из собственных пристрастий.

Автор тоже следовал своим пристрастиям. Поэтому основное внимание в книге уделено творчеству в науке и искусстве. Хотя они занимают полярные места на фронте прогресса, они очень схожи своими движущими силами и влиянием на темп и результаты продвижения всего фронта.

Открытия - шпили на здании науки. Опыт - его надежный фундамент. Теория - каркас, обеспечивающий устойчивость и прочность здания.

Именно открытия привлекают интерес, но не меньшего внимания заслуживает тяжкий труд, предшествовавший им. Повседневная работа экспериментаторов, изнурительное напряжение мысли теоретиков. Что здесь важнее, что более необходимо? И хотя эти вопросы не имеют разумного ответа, как пет ответа на вопрос о том, что первичнее - курица или яйцо, попробуем составить свое мнение. Попытаемся разобраться в существе научной практики нашего времени, припомним наиболее впечатляющие открытия последних лет и проанализируем их биографию.

Начнем с открытия удивительной частицы "омега-минус", сообщение о котором появилось в 1964 году. 100 тысяч фотографий столкновений частиц, рожденных в мощном ускорителе, пришлось сделать исследователям, прежде чем были получены те две, на которых обнаружены "отпечатки пальцев" "омеги-минус". Это открытие было тщательно запланировано. Экспериментаторы упорно искали то, что было несколькими годами раньше предсказано теоретиками. И, найдя, они сразу же сообщили о своем успехе. Это открытие попало на страницы мировой прессы и вызвало всеобщее волнение. Не предсказание теоретиков, заинтересовавшее лишь специалистов, а его подтверждение прямым, хотя и очень сложным опытом привлекло внимание множества людей к новому проникновению в микромир, к выяснению роли симметрии в строении микрочастиц.

История открытия частицы "омега-минус" кажется земным повторением длительной астрономической эпопеи, приведшей к открытию планеты Нептун.

В 1783 году - всего через два года после открытия планеты Уран, первой из больших планет, неизвестных древним и средневековым астрономам,- русский академик Лексель предположил, что аномалии движения новой планеты вызваны притяжением еще одной планеты, обращающейся за орбитой Урана. Потребовалось более чем полвека тщательных наблюдений, прежде чем накопились данные для проверки предположения. Независимо друг от друга этим занялись англичанин Адамс и француз Леверье. В сентябре 1845 года Адамс сообщил директору Гринвичской обсерватории Эри, где нужно искать новую планету. Эри ознакомился с работой Адамса лишь через девять месяцев. За это время в мире родилось множество детей, но никто не наблюдал неба в поисках новой планеты!

Только Леверье изучал загадочные движения Урана, не зная о том, что Адамс уже закончил такую же работу. 18 сентября 1846 года, примерно через год после окончания работы Адамса, Леверье сообщил координаты новой планеты в Берлинскую обсерваторию. Прошло еще пять дней, и в первый же вечер после получения письма Леверье немецкий астроном Галле обнаружил неведомую планету. Она виднелась всего в 52 угловых секундах от места, предвычисленного Леверье.

Так почти незаметно для современников произошло открытие планеты, открытие, сделанное, как говорят, на кончике пера.

Бессмысленно спорить о том, кто открыл планету Нептун - Леверье или Галле. Ясно, что Адамс лишился приоритета по вине Эри. Принято считать, что честь открытия принадлежит Леверье, а Галле только подтвердил его правильность. Вероятно, это справедливо. Но англичане и поныне считают, что нерадивость Эри не умаляет заслуги Адамса.

А как была открыта сама планета Уран? Несколько лучших астрономов сообщали о том, что они видели новую звезду, которая потом исчезла. Видели там, где, как мы теперь знаем, никаких звезд не видно и где в то время должен был находиться Уран. С 1690 по 1781 год таких наблюдений было не менее семнадцати. Один из астрономов следил за звездой четыре ночи подряд, но не опознал в ней планету.

Гершель, наблюдая объект в 1781 году через построенный им большой телескоп, заметил, что объект имеет видимый диск, а это отличает кометы и планеты от звезд. Продолжив наблюдения, он заметил движение объекта и объявил, что наблюдал новую комету. Ведь астрономы самонадеянно считали, что все планеты давно известны...

Расчетом орбиты новой кометы занялся Лексель. После нескольких месяцев безуспешных попыток уложить движение объекта на кометную орбиту, он был вынужден предположить, что тот движется по планетарной орбите. Так была открыта планета Уран.

Это было больше, чем открытие новой планеты, произошла революция во взглядах астрономов. Она подготовила их к открытию других планет и многочисленных астероидов, которые столь малы, что кажутся точками даже в самых крупных телескопах.

Для нашего века характерны открытия теоретиков. Но не перевелись и совершенно неожиданные открытия экспериментаторов. Не так давно - во второй половине нашего века - английские астрономы, изучавшие на радиотелескопе Кембриджского университета таинственные квазары, неожиданно обнаружили идущие из космоса странные сигналы. Они были в полной уверенности, что это позывные какой-то иной, неведомой нам цивилизации. Но побоялись обнародовать свои наблюдения, чтобы не вызвать паники или не стать мишенью насмешек, если сигналы окажутся следствием промышленных помех. Восемь недель хранилось в тайне не только от представителей печати, но и от коллег одно из самых впечатляющих открытий наших дней - пульсары, невидимые в то время звезды, периодическое радиоизлучение которых может по точности периода поспорить с хорошими часами.

Восемь недель в тиши Кембриджской обсерватории шли исследования, которые, по шуточному утверждению одного из участников, должны были доказать, что наблюдаемые сигналы нечто более достойное внимания, чем помехи от автомобильного зажигания или обычных холодильников.

Бессмысленно спорить о том, что важнее - открытие, сделанное экспериментатором совершенно неожиданно, или полученное им в результате настойчивого стремления к подтверждению теории.

Известно, что весь мир пришел в неслыханное возбуждение, когда экспедиция астрономов в 1919 году обнаружила искривление лучей света, проходящих вблизи поверхности Солнца. Для миллионов людей, весьма далеких от науки, это было величайшим подтверждением мощи человеческого разума. Но Эйнштейн, в полном одиночестве путем вычислений предсказавший это явление за несколько лет до того, как очередное солнечное затмение позволило его обнаружить, сказал, что был бы очень удивлен, окажись результат иным.

И теперь, и раньше истинно новое обычно рождается в тишине и затворничестве. Прежде всего потому, что большие открытия, как правило, делаются крупными специалистами, взыскательно и самокритично оценивающими каждый свой шаг. Даже своему коллеге такой человек не поспешит сообщить сомнительную, хотя и эффектную новость. Лишь непосредственные участники работы обсуждают первые сырые результаты. Теоретики обычно работают в одиночку. Поэтому у них, какой бы новаторской ни была теория, обсуждению подвергаются лишь достаточно завершенные работы.

Есть и другие причины. Ученый не всегда может оценить, приведет ли новое открытие к революции в производстве, следует ли взять патент на его применение. И он продолжает уединенно трудиться, пока это не выяснится. Так работали создатели молекулярного генератора (мазера) Басов и Прохоров в Москве и Таунс с сотрудниками в Нью-Йорке. И только через несколько лет сообщили узкому кругу ученых, а еще позже послали в журналы первые короткие заметки о своих открытиях, сделанных поразительно одновременно и совершенно независимо. От мазера все трое пришли к лазеру, все трое были удостоены Нобелевской премии и других почестей.

Но вот теперь, спустя несколько десятилетий, из сообщений американской прессы мы узнаем еще об одном претенденте на приоритет в открытии лазера! Его имя Гордон Голд.

Когда Голд захотел зарегистрировать свое открытие, адвокат посоветовал ему не торопиться и держать его в секрете до изготовления прибора. Голд обратился в военное министерство с предложением поддержать его работу. Министерство заинтересовалось и согласилось.

Получив название "фотонный луч смерти", изобретение было засекречено.

Приняв Голда под свою опеку, министерство приступило к проверке "чистоты" его биографии. И... нашло ученого недостойным работать над его собственным творением! Голд, оказывается, когда-то участвовал в марксистских кружках, а его первая жена была коммунистка. Автора изобретения отстранили от работы.

Больше об этой истории ничего не было известно, пока Голд не начал борьбу за свои права и не обратился в суд.

Вот что бывает в XX веке с научными открытиями. Один из признанных первооткрывателей лазера, Таунс, считает, что человечество систематически ошибается в определении путей прогресса, ошибается из-за недостатка воображения, смелости и способности предвидеть. Он пишет: "Мы постоянно недооцениваем возможности науки и техники в будущем. Великолепно осведомленные специалисты по планированию и ученые, пытаясь ответственно оценить важность исследования и сталкиваясь при этом с тем, что пока еще непонятно или неизвестно, слишком часто оказываются недальновидными в своих прогнозах. Элемент неожиданности - постоянная составляющая часть технического прогресса, и это как раз то, что невероятно трудно совместить с любым из обычных принципов планирования".

Главу одной из своих статей на эту тему Таунс назвал так: "Ядерная энергетика - тоже неожиданность". То, о чем он пишет в этой статье, нам теперь хорошо известно. Однако полезно еще раз мысленно проследить путь развития ядерной энергетики - он красноречиво иллюстрирует ситуацию в науке, когда почтение к авторитету и склонность к консерватизму чуть было не затормозили прогресс. Правда, "более действенной, по словам Таунса, оказалась фантазия, а не трезвый реализм".

История, связанная с этим, весьма поучительна.

Мысль Эйнштейна об эквивалентности массы и энергии сегодня воплотилась в атомные электростанции, атомные ледоколы, атомную технологию. А столетие назад великий английский физик лорд Кельвин утверждал, что атом неделим. В том же зале, где Кельвин своим авторитетом защищал неприкосновенность атома, Резерфорд сообщил потрясшую аудиторию новость: он расщепил атомное ядро.

Но не менее удивительное заключалось в том, как оценил сам Резерфорд и многие другие ученые роль этого открытия в будущем.

Возвестив о замечательной победе мысли, отец ядерной физики тут же усомнился в возможности дальнейшего движения вперед. Он писал: "Энергия, выделяющаяся при распаде атома, чрезвычайно мала. Каждый, кто надеется, что эти преобразования станут источником энергии, исповедует вздор".

В 1933 году в газете "Геральд Трибюн" появилась убийственная для перспективы ядерного века статья под названием: "Лорд Резерфорд смеется над теорией обуздания энергии в лабораториях".

К счастью, и в науке есть азартные мечтатели. И среди последователей Резерфорда оказалось больше увлекшихся возможностью покорения энергии ядра, чем испугавшихся предостережений. Им мы обязаны спасением проблемы, а не тем, кто думал, подобно профессору Ла-Меру из Колумбийского университета: "Мне приятно слышать призыв лорда Резерфорда прекратить грубые спекуляции в этой области".

Если внимательно приглядеться к истории науки, можно прийти к выводу: на штурм мелькнувшей надежды обычно более охотно и безоглядно устремляются молодые ученые. Им нечего терять. Более маститые чаще выжидают - имя, авторитет, устоявшиеся взгляды удерживают их возле завоеванных позиций.

Однако организации, планирующие научные исследования, прислушиваются к более трезвым умам, к более осторожным рекомендациям. Так и случилось в Америке с ядерной энергетикой. Руководители компании "Дженерал Электрик", специализирующейся в - области энергетики, приняли на экстренном заседании осторожное решение не поддаваться уговорам горячих голов и не "разворачивать ядерных исследований в виду бесперспективности атомной энергетики"...

Сегодня в такую слепоту трудно поверить.

А можно ли поверить, что в канун XX века такой серьезный физик, как лорд Рэлей, мог сказать: "У меня нет ни малейшей веры в возможность воздушной навигации, помимо использования воздушного шара"?

Видимо, это мнение отражало общее настроение. Иначе как могло случиться, что обращение к правительству американца Лэнгли с просьбой выделить средства на постройку летательного аппарата тяжелее воздуха встретило отказ? Как могло случиться, что обсуждение в конгрессе этого вопроса вызвало бурный спор по поводу "разбазаривания" государственных средств? А ведь всего через семь лет над песками Китти-Хоук пронесся самолет конструкции братьев Райт!

Снова победила дерзость, мечта, а не осторожность.

Таунс, один из самых серьезных и продуктивных ученых наших дней, отваживается на смелый вывод: "Научная фантастика и потребности людей часто бывают более надежными советчиками при определении путей технического прогресса, чем трезво мыслящие государственные деятели". Он призывает помнить, что "на нашей совести близорукие тенденции прошлого, наша склонность выдавать свою неспособность предвидеть полезный выход за действительное отсутствие этого выхода".

И если мы, люди XX столетия, окажемся недальновидными в решении стоящих перед нами проблем, слишком робкими или слишком безразличными, то при современных темпах науки и техники наш просчет станет очевидным не только будущему поколению, но и лично нам, еще в наше время...

История науки знает много случаев запоздалого признания открытий. То, что свет распространяется порциями, квантами, было теоретически установлено Эйнштейном в 1905 году. Никто из современников не осознал значения этого открытия, и еще долго крупнейшие физики того времени милостиво соглашались лишь не ставить ему в упрек гипотезу световых квантов.

Сам Эйнштейн впоследствии неприязненно отнесся к той форме квантовой механики, которая была развита при его жизни и сохранилась до сих пор.

В 1939 году советский физик Фабрикант предсказал (на основе теории Эйнштейна) возможность усиления света. Он отстаивал свою точку зрения перед советом виднейших физиков, высказал ее на страницах журнала, но она долго оставалась непризнанной и, по существу, непонятой. Лишь в конце пятидесятых годов эта идея возникла вновь, а в 1960 году породила лазер.

То, что связано с ломкой устоявшихся представлений, входит в сознание с трудом и не скоро. Но самые неожиданные результаты, внезапно вспыхивающие на фоне будничных кропотливых трудов многих ученых, обычно сразу признаются всеми и входят в учебники. И многие, очень многие вправе сожалеть, почему они не сделали последний, такой маленький, но решающий шаг. "Открытие носилось в воздухе", говорят в таких случаях.

Впрочем, перечисление этих известных фактов не имеет целью обогатить эрудицию читателя. Любой желающий, полистав соответствующую литературу, узнает о прелюбопытнейших курьезах, недоразумениях, даже трагедиях из жизни людей, занимающихся наукой.

Часто даже узкие специалисты не сразу понимают всю грандиозность открытия. Да и всегда ли его полностью понимает сам автор? "Великое открытие, когда оно только появляется, почти наверняка возникает в запутанной и бессвязной форме. Самому открывателю оно понятно только наполовину. Для всех остальных оно - полная тайна". Это говорит один из выдающихся физиков наших дней, американский ученый Дайсон.

Максвелл, первый из людей узнавший о том, что Вселенная купается в океане электромагнитных волн, и записавший их свойства с помощью четырех лаконичных уравнений, долго пытался трактовать их физический смысл с помощью привычных ему моделей и аналогий. У него ничего не получалось! Он сам не понял, что вступил в область, не подвластную прежним мерилам.

В 1928 году английский физик Дирак написал уравнение, которое приводило к совершенно непонятным выводам. Они намекали на то, что существует антимир.

Дирак был удивлен не меньше, чем другие физики, которым он показал свои уравнения. Об антивеществе никто еще не слышал, никто его не искал и даже не готовился искать. Прошло немало времени, пока сам Дирак, потом его коллеги, а затем другие образованные люди поняли поразительный факт: наряду с веществом в природе существует и антивещество.

В развитии науки четко выделяются две чередующиеся стадии: научные революции, характеризующиеся коренной перестройкой важнейших элементов здания науки, и длительные периоды сравнительно спокойного развития, в течение которых осуществляется доработка деталей, уточнение и, главным образом, накопление новых фактов. В эти периоды "нормального" развития множится взрывчатая масса экспериментальных данных, не укладывающихся в рамки прежних теорий.

В каждом научно-исследовательском институте, в каждой лаборатории зреют открытия, без них невозможно движение науки. Но... Яблоки поспевают во многих садах. Какое из них окажется ньютоновым яблоком прозрения?

Задача каждого ученого - получать новое. Каждый настоящий ученый живет мечтой об открытии. Стремится понять окружающий мир или создать новую технику. Конечно, выполняя утомительную повседневную работу, он вряд ли ежесекундно ждет, что следующий шаг принесет ему великое открытие и Нобелевскую премию. Но, не сделав ни одного открытия, он будет считать свою жизнь неудачной.

Бор страстно мечтал о "ньютоновом яблоке", об ошеломляющей идее, способной вдруг озарить ярким светом клубок сомнений, неувязок, недомолвок, в который сплелись тайны микромира. Он даже назвал такую идею "безумной" - она ему представлялась такой необычной, неожиданной, неординарной, что на первый взгляд могла показаться бредом. Он верил в волшебство внезапного озарения, в возможность могучего взлета мысли. И он имел основания для этой веры. Чем же, как не прыжком в неизведанное, являются все великие открытия? И особенно те из них, которые настолько опередили интеллектуальную незрелость современников, что не были ими поняты.

Многие физики говорят, что великое открытие никогда не приходит только в результате систематического развития того, что было известно ранее. Самое существенное появляется в виде скачка, часто в форме внезапного озарения, не имеющего определенных связей с предшествующим. "Человек в процессе познания природы может оторваться от своего воображения, он может открыть и осознать даже то, что ему не под силу представить". Это слова советского физика Ландау.

И запланировать, предвидеть такой отрыв, такой прыжок действительно невозможно. Кто отважится сегодня предсказать, какая идея выведет из тупика физику элементарных частиц? Или когда прояснится тайна единой теории поля, постигнуть которую пытался в течение последних тридцати лет жизни Эйнштейн?

Еще пример. Физики знакомы с магическим числом 137, которое получается из комбинации важнейших констант: скорости света, заряда электрона и постоянной Планка. Почему это число равно именно 137? Много предположений сделано по этому поводу, однако объяснение до сих пор не найдено. Нет никаких сомнений, что когда-нибудь физики докопаются до истины. И это станет большим шагом в познании природы. Очередным шагом...

"Я верю,- писал Дирак,- после разрешения каждой проблемы будет оставаться по-прежнему великой загадкой вопрос о том, как поступить с остальными проблемами".

Великой загадкой! Если представить на секунду, что нас больше не ждет ни одна великая загадка, мы поймем, что вслед за этим замрет вся духовная жизнь человечества, остановится прогресс. К счастью, это невозможно, прогресс вечен, как сама жизнь.

Конечно, нельзя гнаться за немедленным открытием, за успехом во что бы то ни стало. Будничный труд, обеспечивающий скромный, но необходимый вклад в сокровищницу знаний, способен дать ученому не меньшее удовлетворение, чем приносят рабочему и крестьянину плоды их повседневной деятельности. Будни готовят праздники. Будни их украшают. И сколь ни однообразными выглядят подчас монотонные измерения и громоздкие вычисления, они способны увлечь (как каменистые крутые тропы увлекают первопроходцев), ибо в них остро проявляется и дух романтики, и азарт соперничества, и вся неограниченная мощь человеческого разума.

...Наш век называют и веком атомной энергии, и веком химии, и веком кибернетики. Что ж удивительного? Феноменальные достижения этих наук вправе отметить столетие своим знаком качества. Разве электронные вычислительные машины, эти усилители умственных способностей - не впечатляющее достижение нашего времени? Или синтетические материалы - прочнее металла, тверже алмаза,- разве они не олицетворяют мощь химии? А полеты в космос, а пересадка человеку нового сердца, почек - все здесь настолько дерзко, что за одну подобную, вслух высказанную, мысль в средние века ученый мог легко угодить в костер инквизиции!

К названиям, присвоенным нашему веку, можно смело добавить еще одно, обобщающее: век открытий.

Изучая процесс образования кристаллов, ученые поняли, как сильно влияют условия среды на скорость роста кристаллов, на количество центров кристаллизации. Этот образ в какой-то степени иллюстрирует процесс возникновения открытий.

Прогресс науки и техники не мог не сказаться на процессе рождения открытий. XX век, особенно его вторая половина, вносит и в эту область свои решительные коррективы.

Сегодня в сфере человеческого творчества сформировались факторы, которые меняют характер, эффективность исследований, ускоряют процесс кристаллизации открытий.

Какие же это факторы? Пожалуй, один из самых важных, фактор номер один, возник в самое последнее время - это возможность штурма нерешенных проблем объединенными усилиями ученых разных направлений.

Вот несколько "горячих" точек созревания открытий: моделирование функций человеческого мозга, создание искусственного интеллекта, поиски оптимального метода обучения, основанного на постижении естественного хода мысли, разгадка механизма мышления. Все эти проблемы сегодня решаются объединенными усилиями физиков, физиологов, педагогов, психологов, математиков, кибернетиков. Под их дружным натиском в древних науках - педагогике, психологии, где были свои, и немалые, открытия, зреет переворот, эпоха переоценки прежних ценностей...

Современность характеризуется не только объединением методов разных наук, но и сближением науки и искусства - этих двух излюбленных сфер интеллектуальной деятельности человека XX столетия. Никогда еще в истории не было такого полного слияния точного знания и воображения, такого тесного переплетения художественного и научного анализа в понимании явлений жизни и природы, в создании техники - этой второй природы.

Не о приближении ли этого времени говорит творчество Скрябина? В слиянии музыкальных аккордов композитор ощутил дирижерскую руку математики и рядом с нотной Дорониной записал знаки придуманного им математического кода...

Не полифоничность ли интересов начала XX века нашла свое отражение в стихотворении-гипотезе Брюсова "Мир электрона"? "Быть может, эти электроны-миры, где пять материков, искусства, знанья, войны, троны и память сорока веков! Еще, быть может, каждый атом - Вселенная, где сто планет; там все, что здесь, в объеме сжатом, но также то, чего здесь нет. Их меры малы, но все та же их бесконечность, как и здесь; там скорбь и страсть, как здесь, и даже там та же мировая спесь..."

И не интеллектуальной ли зрелостью современного человека, результатом объединения возможностей мысли и чувств, знаний и воображения объясняет поэт Леонид Мартынов в стихотворении "Седьмое чувство" возникновение у человека способности прогнозировать будущее?

"Тоньше и тоньше становятся чувства, их уж не пять, а шесть, но человек уже хочет иного - лучше того, что есть. Знать о причинах, которые скрыты, тайные ведать пути,- этому чувству шестому на смену, чувство седьмое, расти! Определить это чувство седьмое каждый по-своему прав, может быть, это простое умение видеть грядущее въявь..."

Густав Флобер высказал пророческую мысль: "Чем дальше, тем Искусство становится более научным, а Наука более художественной; расставшись у основания, они встретятся когда-нибудь на вершине".

Сегодня уже никого не удивляет, что писатели и поэты - равноправные участники научных исследований. Без помощи гуманитариев физики не научили бы электронно-вычислительные машины переводить с одного языка на другой. Инженеры не создали бы ЭВМ, пишущие стихи и прозу. Конечно, это не самоцель, но необходимо, чтобы отточить интеллект наших партнеров-машин.

В этом содружестве физиков и лириков - все возрастающее количество точек роста будущих открытий.

Кванты и музы сближаются все теснее... Все смелее и охотнее объединяют свои усилия люди разных творческих интересов для более полного понимания Вселенной и мира чувств, живой и неживой природы. Это, несомненно, важнейший фактор, стимулирующий прогресс.

Второй фактор, меняющий характер и скорость познания, мне кажется, надо искать в специфике современных фундаментальных исследований. Тончайший эксперимент, мощный математический аппарат, зрелая теория - вот орудия современных перспективных исследований. Они обеспечивают почти непременный успех на путях познания нового. Конечно, заранее запрограммировать новую идею, открытие невозможно. Но сегодня можно быть твердо уверенным: если даже данное научное направление не принесет ожидаемых результатов, предполагаемых достижений, оно наверняка понадобится обществу - если не сегодня, то завтра.

Зрелость научных исследований наших дней - достаточно солидный залог обязательного успеха.

Фактор третий, увеличивающий вероятность открытий в современной науке и технике: высокий уровень квалификации рядовых ученых, их глубокая профессионализация. Если в давние времена на научном горизонте ярким блеском выделялись отдельные светила - Аристотель, Архимед, Галилей, то сегодня мы не назовем самого Ученого среди ученых. Можно определить первую десятку, вторую... но не гении формируют лицо современной науки. Урожай, приносимый наукой и техникой, собирают в наши дни в основном рядовые высококвалифицированные специалисты.

Мне вспоминаются слова американского философа Данэма: "Найти природу мира - это не совсем то, что найти монету. Ученый делает обычно значительно большее, чем просто натыкается на что-то".

Чтобы суметь сделать это "значительно большее", человечество потратило более двадцати веков. Аристотель был велик тем, что научился наблюдать мир. Научился понимать, что все происходящее вокруг - не случайность, не хаос, а проявление закономерности. Галилей - спустя несколько веков - обогатил пассивный метод наблюдения, метод натурфилософии, методом активного направленного вмешательства в объект познания. Родилась экспериментальная физика. И лишь Ньютон связал эксперимент, наблюдение и математический анализ обратной связью, делая познание надежным, а главное - объективным. На это ушли века.

Но века ушли не только на познание. Они ушли на борьбу за право познания.

Властители мира боялись просвещения, распространения знаний. Вот почему книгопечатание не совершило быстрого переворота в духовной жизни человечества. Те, кто стоял у власти, тормозили распространение книг - этого первого средства массовой информации. Тормозили печатание не только светских книг, но даже библии.

"Господи, открой глаза королю Англии!"-последние слова борца за распространение книг Уильяма Тиндейла, сказанные перед тем, как веревка сдавила ему горло. Он казался властям столь опасным, что повешение было недостаточной гарантией - для надежности Тиндейла еще и сожгли. А ведь это случилось не так уж давно - в 1536 году!

И что же? К чему привели гонения на книгу? "...Нищие, бедняки, жестянщики, ткачи, ремесленники, люди низкого происхождения и небольшого достатка - вот кого можно было увидеть ночью на улицах и переулках Лондона,- пишет историк Фроуд.- Они пробирались с драгоценной ношей в руках: связками книг, обладание которыми каралось смертью..."

А сегодня? Книги - главное богатство цивилизованного человека. Возросший уровень информации, объем знаний, накопленных человечеством, улучшение методов обучения - все это привело к тому, что средний ученый XX века, вооруженный современной исследовательской аппаратурой и теоретическими методами, в состоянии сделать для человечества куда больше, чем гениальный одиночка прошлого.

И, наконец, фактор четвертый, ускоряющий дорогу к открытиям,- все более тесная связь между учеными разных стран, все возрастающий обмен информацией, все большее количество совместных научных работ.

В прежние времена события двигались от континента к континенту, словно неторопливые парусники. Сегодня вести облетают земной шар со скоростью света. Новости перестают быть новостями для всей планеты почти в момент рождения. XX век врывается в окна самых отдаленных стран, даже если эти окна "занавешены". Пример - Япония, которая долго пыталась избежать "сквозняков", сопротивлялась новым веяниям извне, да и возникновению новых обычаев у себя. И что же? Посетив страну, я не могла не заметить, как бродит новыми желаниями старое выдержанное "вино" японских традиций и устоев, в которое XX век добавляет свои молодые соки.

Перед японской наукой возникают новые задачи - она должна выдержать конкуренцию с наукой других стран. И один из величайших ученых наших дней Хидеки Юкава, творец теории ядерных сил, физик-теоретик, переключает свое внимание на одну из "горячих точек" - на разгадку механизма мышления и ищет поддержку в сотрудничестве с советскими учеными - чтобы найти новые методы обучения, помочь стране обрести современный уровень знаний, воспитать мощную армию ученых.

Новые настроения владеют и японским искусством, которое долгие века гордилось своей самобытностью, чистотой стиля и традиций. Склонявшее голову перед необузданными силами природы, перед стихией землетрясений, вулканов, цунами, сегодня оно, в лице "японского гения", как называют в стране лидера нового японского искусства Таро Окамото, поднимает голос протеста против смирения, зовет людей на сопротивление слепой стихии, ищет опору и пример в лучших образцах искусства Франции, Мексики, Бразилии. И в лоне старого японского искусства рождается новое, гордое, активное искусство, обогащенное опытом чужеземных мастеров.

Но я забегаю вперед. Именно об этом - о впечатлениях последних лет - я и хочу рассказать вам, читатель.

О встречах с людьми, которые участвовали или участвуют в творении новых центров кристаллизации открытий.

О встречах с идеями, сдвинувшими или готовыми сдвинуть с места застывшую глыбу неразрешенных проблем, развязавшими первый узелок в спутанном клубке противоречий.

О встречах со сбывшимися, нашумевшими открытиями и со скромными результатами, накапливающимися день за днем и вызывающими предчувствие грядущих перемен или надежду на взрыв прозрений.

Лишь о некоторых открытиях я попытаюсь рассказать в этой книге.