Вступление первое

Ландау - один из самых выдающихся наших ученых. Кроме того, он был и остается личностью, возбуждающей всеобщий интерес. Так получилось, что высокий уровень творчества Ландау стал и моральной высотой. Это отчетливо ощущалось прежде всего в среде ученых, особенно физиков, но, как и всякое большое явление, оказывало воздействие на общество в целом.

Ландау сыграл огромную роль в становлении теоретической физики в нашей стране. Он, отмечают его ученики, не занимался общечеловеческими этическими проблемами как таковыми. Но был в нем высочайший нравственный потенциал. Ландау создал стиль истинного отношения к науке и всегда стоял на страже самой высокой принципиальности. В этом решительно никому никаких поблажек не давалось. Все по гамбургскому счету. Оценка каждой работы определялась одним - ее "настоящностью". Ландау не терпел и не допускал подхалимства. Но и дружеские отношения, привязанности не могли изменить систему оценок.

Элементарное, упрощенное доступно гораздо большему числу людей, чем сложное, отвлеченное, требующее усилий для постижения. Однако первое имеет своих адептов, нередко воинствующих, а случается, и наделенных немалой властью. Простое легко сделать понятным, а значит, и заручиться поддержкой в борьбе за него. А недоступность сложного всегда соблазнительно объяснить его неправильностью, надуманностью, и тем самым собственное непонимание выдать за подвиг блюдения истины и чистоты.

Может быть, особое значение Ландау, особое место его в нашей памяти объясняется тем, что своими работами, самим существованием и деятельностью, своими и своей школы, он поднимал уровень интеллектуальной требовательности и интеллигентности в науке и во всем, что связано с нею. Человек, как кажется некоторым, далекий от вопросов морали, он благодаря своей чисто научной, профессиональной работе стал неким нравственным эталоном. Не будем сравнивать масштабов, но как, думая о Пушкине, нельзя похвалить дурное в поэзии, оправдать в ней низкое и подлое или даже просто бездарное, так и, думая о Ландау, нельзя этого сделать в физике, да и вообще в науке.

Всей своей деятельностью Ландау, по существу, защищал физику от ее снижения, приземления, защищал в ее самой совершенной сути. Устойчивость здания, которое он построил, ощущалась даже теми, кто никогда в этом здании жить и не помышлял. Она вдохновляла и всех, кто боролся за высокий уровень и за совершенство в других областях науки и культуры. Ведь движение мысли сродни движению жидкости в сообщающихся сосудах.

Подлинная наука нравственна по своему существу. Потому что девиз ее и принцип - спрашивать природу, а не навязывать ей желаемые или угодные нам решения. Еще Лобачевский полтора столетия назад в актовой речи "О важнейших предметах воспитания", которую он держал перед выпускниками Казанского университета, с убежденностью повторил призыв Бэкона: "Спрашивайте природу, она хранит все истины и на вопросы ваши будет отвечать вам непременно и удовлетворительно".

Таков один путь в науке, один подход к изучению природы, к взаимоотношениям с ней. Но есть и другой, весьма отличный, даже противоположный подход. И оба они прослеживаются на протяжении веков. Этот второй подход можно назвать "алхимическим". Алхимики требовали от природы золота. Потом другие "ученые" этого толка стали требовать от нее других благ. Но всегда - требовали, всегда это был "волевой" подход, как принято нынче говорить.

Настоящего ученого отличает еще и умение "спрашивать природу". В этом заключен его талант, гений. Такой талант дан немногим. Так же, как мало кому дано быть выдающимся писателем, художником, композитором. Вот почему каждую эпоху в истории интеллигенции определяют обычно несколько человек, несколько имен.

Те, чья работа, чье творчество стоят на высоком уровне и преследуют только поиски правды и отстаивание ее - все равно в какой области духовной жизни, в науке ли, в литературе, в педагогике,- именно они становятся совестью общества и мерилом его духовных возможностей.

А когда они при этом и не одиночки, а ведут за собой других людей, своих учеников, воспитывают их в тех же принципах, роль их и ценность особенно значительны. Потому-то существование и деятельность Ландау и его школы стали противодействием вульгаризации науки.

Л. Д. Ландау в 1958 году

Деятельность Ландау вполне осязаемо воплощалась в главном, в том, что он внес в физику: собственные работы; создание школы и работы его учеников; курс теоретической физики, книги которого стали настольными у всех физиков мира. В свою очередь, за словами "школа Ландау" стояло большое, разностороннее содержание. Оно охватывало и теоретический семинар, превратившийся в постоянно действующий форум физиков-теоретиков, и теорминимум - программу подготовки квалифицированного современного физика-теоретика, и в то же время барьер, преодолеваемый лишь сильнейшими.

Ландау был глубоко озабочен развитием физики в нашей стране. И чувствовал лично себя по-настоящему ответственным за это. Такая гражданская позиция на протяжении всей его жизни получала реальное воплощение. Так, помимо создания собственной школы теоретической физики, Ландау был одним из инициаторов организации Московского физико-технического института - учебного заведения, построенного на передовых принципах, на тесной связи с наукой сегодняшнего дня. Он принимал самое деятельное участие в рождении Физтеха, а потом все годы читал там лекции.

Он задумал написать курсы физики разной степени сложности, чтобы по ним могли учиться все - от школьников до теоретиков высокого класса. Он разработал принципы математических курсов специально для физиков. Не все из задуманного успел он осуществить, хотя очень многое успел.

Но при этом не было у Ландау никакого антуража значительности и возвышенности. Наоборот. На юбилее - празднике пятидесятилетия - А. И. Шальников назвал его "самым не важным человеком".

О нем постоянно ходили анекдоты и рассказывались забавные истории - думается, при его вполне благосклонном к тому отношении. Он сам любил навешивать на себя ярлыки и придумывать всяческие вывески. Так, в начале тридцатых годов к дверям своего кабинета он пришпилил бумажку: "Осторожно, кусается". А в сороковых уже частенько повторял: "Я теперь стал христианином. Я больше никого не ем". Доля истины в этом была. Он действительно несколько помягчел, стал менее язвительным, менее воинственным в своих оценках. Но только лишь по форме. Поэтому едва ли стоило слишком всерьез принимать эти слова. Так же как и его нередкие и вроде бы искренние уверения, что он-де трус,- настолько это не совпадало с его поведением.

П. Л. Капица вспоминал: "Рассказывая о научной работе или об ученых, Ландау всегда готов был дать свою оценку, которая обычно бывала остроумной и четко сформулированной. В особенности остроумным Ландау был в своих отрицательных оценках. Такие оценки быстро распространялись и, наконец, доходили до объекта оценки. Конечно, это усложняло для Ландау взаимоотношения с людьми, в особенности когда объект критики занимал ответственное положение в академической среде".

И в своих письменных отзывах Ландау бывал достаточно резок, а не только лишь корректно принципиален. Может быть, отношение Ландау к другим физикам, и прежде всего, конечно, к теоретикам, определялось главным образом и сильнее всего некоей корреляцией между их, так сказать, абсолютной ценностью,- причем Ландау, естественно, применял свою собственную шкалу, где критерии были очень высокими,- и их самооценкой. Чем большими оказывались тут "ножницы" - опять же на взгляд Ландау,- тем язвительней и непримиримее он становился. Если взять за параметр эту "научную ценность по Ландау", то получается довольно четкая закономерность. Когда данный человек оценивал себя как физика так же, как его оценивал Ландау - небольшой разброс, естественно, допустим,- тогда все в порядке, была основа для нормальных, хороших, уважительных отношений. Если же кто-то считал себя непризнанным гением или, чаще, был убежден, что его высокое звание адекватно его научным заслугам, а Ландау полагал эти заслуги куда как скромными, то он уже не стеснялся высказываться и делал это с немалым удовольствием.

К ученикам своим и единомышленникам он тоже бывал всегда строг, даже придирчив. Бытовавшее выражение "пробить через Ландау" говорит само за себя. Но уж то, что удавалось "пробить", было безукоризненно.

Конечно, нелепо считать, что для людей близких, друзей и учеников, прочих физиков и нефизиков, с кем больше или меньше общался Ландау, он был некоей абстракцией - идеальным носителем высоких качеств.

Прежде всего он был живым человеком с весьма своеобразным характером. Вероятно, каждый большой ученый неповторим и как человек. Может, в Ландау своеобразие особенно бросалось в глаза - в чем-то он был экстравагантен "сверх нормы". Он был незаурядной и неповторимой личностью - знаменитым "Дау". Те, кто его любил, любили этого, вполне конкретного Дау. И спасали они после автомобильной катастрофы тоже своего Дау, а не некую абстрактную ценность. Но, может быть, неявно, не выражаемое словами присутствовало и осознание его абсолютной ценности, роли его в нашей жизни.

Вероятно, эту его роль инстинктивно чувствовали даже те, кто не имел, да и не мог иметь представления о работах Ландау. Иначе откуда тот широкий, захвативший массу людей и при этом какой-то очень личный интерес к его судьбе, который стал таким осязаемым после катастрофы, когда на него обрушилась беда, когда он погибал? Откуда постоянное волнение, тревога, с которой эти люди следили за его состоянием, то поддаваясь надежде, то со скорбью ожидая трагического исхода?

Эта книжка адресована и тем, кто воспринял трагедию Ландау как большую личную потерю. И тем, для кого анекдоты и забавные истории порой заслоняли главное в Ландау. И физикам, в частности его ученикам,- их оценки или их неодобрение больше всего страшат автора. А еще - молодежи; потому что хочется, чтобы имя Ландау, навечно остающееся в истории науки и всей культуры, ассоциировалось с живым человеком.

Это маленькая книжка. Особенно если сопоставлять ее со всей жизнью и творчеством Ландау. Здесь освещена лишь небольшая часть и того и другого.

Автору помогали в работе ученики Ландау и сотрудники по институту, друзья юности и родные; помогали воспоминаниями и советом. Понимая, что книгу, адекватную неповторимой личности Ландау, ученого и человека, под силу написать лишь большому художнику, они тем не менее не жалели своего времени, потому что даже самый несовершенный и неполный рассказ, если его постараться сделать правдивым, может принести хоть некоторую пользу. Автор здесь хочет сказать, что помнит все, что получил от каждого из своих собеседников. И не имея возможности всех назвать, выражает им свою самую глубокую благодарность.