Глава семнадцатая. Вуд - разоблачитель "ученых" дураков и мошенников. Его война с медиумами

У доктора Вуда длинная карьера, начавшаяся еще до "N-лучей" Блондло и визита Евзапии Палладино в Америку, по разоблачению мошенников и добросовестно заблуждающихся ученых, исходили ли их теории из "научных" лабораторий, или из спиритических кабинетов.

При исследовании подозрительных явлений он отнюдь не соблюдает академического спокойствия и приличий. В случае с знаменитыми "N-лучами" он совершил поездку в университет в Нанси и привел к драматической развязке самое необычайное научное самозаблуждение нашего времени. Когда Гринделл Мэтьюз приехал из Англии со своими "лучами смерти" и пытался убедить правительство США купить их для флота, Ассошиэйтед Пресс просило Вуда "посмотреть их". Вуд "посмотрел" и написал громовую статью, в которой сравнивал Мэтьюза ("заблуждается ли он добросовестно или нет") с "жуликами, которые стараются продать Бруклинский мост наивным прохожим".

В исследовании спиритических сеансов Палладино он, являясь членом комиссии, созданной журналом Scientific American, применил рентгеновские лучи, а также хитроумную "венецианскую ставню", чтобы осветить пол кабинета медиума без ее ведома. В последнем случае с Марджери, медиумом, исследованным в Гарварде, он схватил "эктоплазму" и завладел ею.

По мнению Вуда, люди, ведущие науку по ложным путям, резко разделяются на две категории: честно заблуждающихся и обыкновенных мошенников. Первые совершенно честно воображают, что имеют ценную идею, которой могут принести другим пользу, а себе - деньги, если им окажут помощь в работе. Мошенники же обычно "изобретают" небольшой, но хитроумный аппарат, который действует с помощью какого-либо трюка, в надежде одурачить капиталиста или государство, которое дает им деньги авансом на "проведение опытов в полном масштабе". Обе категории стары, как мир, и будут существовать вечно. Прошлым летом Вуда просили разобрать следующее "изобретение": человек утверждал, что может управлять трактором и приводить его в движение с помощью "беспроволочной передачи энергии". У него же, конечно, были и "лучи смерти". Они всегда изобретают "лучи смерти". Он имел покровителя, надоедавшего Буду, который уверял, что видел, как лучами была убита утка на высоте восьмисот футов.

"Разбирать такие вещи,- говорит Вуд,- часто довольно весело, но вообще это - трата времени. Большие, более серьезные случаи - совсем другое дело".

Вот рассказ самого Вуда о том, что было, по всей вероятности, величайшим научным заблуждением нашей эпохи:

"Поздней осенью 1903 года профессор Р. Блондло, глава физического факультета в университете в Нанси, член Французской Академии, широко известный исследователь, провозгласил открытие новых лучей, которые он назвал N-лучами, со свойствами, далеко превосходящими лучи Рентгена. Прочитав о его экспериментах с этими лучами в Comptes Rendus Академии, основном научном журнале Франции, я попытался повторить его наблюдения, но мне ничего не удалось, хотя я потратил на это целое утро. Согласно Блондло, лучи испускались спонтанно многими металлами. Как детектор можно было употреблять очень слабо освещенный лист бумаги, ибо - чудо из чудес - когда N-лучи попадали в глаз, они усиливали его способность видеть предметы в почти темной комнате.

Огонь открытия, зажженный Блондло, теперь ярко разгорелся, и его раздувало десятка два других исследователей. Они напечатали в Comptes Rendus двенадцать (статей до конца года. А. Шарпантье, знаменитый своими фантастическими опытами с гипнозом, утверждал, что N-лучи исходят из мускулов, нервов и мозга, и его авторитетные заявления были опубликованы в Сотрtes Rendus с полным подтверждением д'Арсонваля - первого авторитета Франции по электричеству и магнетизму.

Затем Блондло объявил, что он сконструировал спектроскоп с алюминиевыми линзами и призмой из того же металла и получил спектр из линий, разделенных темными интервалами, показывающий, что имеются N-лучи разной преломляемости и длины волны. Он измерил их длины волн. Пламя исследования N-лучей разгорелось в целый пожар. Жан Беккерель, сын Анри Беккереля, который открытием излучения урана положил основу для открытия радия Кюри, утверждал, что N-лучи можно передавать по проволоке так же, как свет передается по изогнутой стеклянной палочке благодаря внутреннему отражению. Один конец проволоки около слабо светящегося "детектора" вызывал колебание его интенсивности, в то время как другим концом проволоки водили по голове живого человека. Если человека усыпляли эфиром, N-лучи от его мозга сначала усиливались, а потом слабели, по мере того, как он крепче засыпал. Он утверждал, что металлы можно "анестезировать" эфиром, хлороформом или спиртом, после чего они переставали испускать и передавать N-лучи. Биологи, физиологи, психологи, химики, ботаники и геологи присоединились к этой веселой компании. Нервные центры позвоночника изучались в связи с болезнями или повреждениями по их излучению N-лучей. "Обнаружилось", что лучи испускались растущими растениями, овощами и даже трупом человека. Шарпантье нашел, что слух и обоняние также обострялись под их влиянием, как и зрение. Колеблющийся камертон испускал сильные N-лучи. К началу лета Блондло опубликовал двадцать статей, Шарпантье - тоже двадцать и Ж. Беккерель - десять, все с описанием новых свойств и источников N-лучей.

Около ста статей о N-лучах были опубликованы в Comptes Rendus в первой половине 1904 года. N-лучи поляризовали, намагничивали, гипнотизировали и мучили всеми способами, какие можно было выдумать по аналогии со светом, но все явления были способны наблюдать только французы. Ученые во всех других странах держали себя открыто скептически и смеялись над фантастическими измышлениями. Но Французская Академия увенчала работу Блондло своим признанием, присудив ему премию Лаланда в 20000 франков и золотую медаль - "За открытие N-лучей".

В то лето мы жили в Бег-Мей, в Бретани, и я не имел сведений о научных фокусах в Нанси, но в сентябре я поехал в Кембридж на собрание Британской Ассоциации. После сессии некоторые из нас собрались для обсуждения вопроса, что же делать с N-лучами. Из нашей группы особенно яростно был настроен профессор Рубенс из Берлина, с которым я был тесно связан, еще будучи студентом. Он особенно возмущался, так как кайзер приказал ему приехать в Потсдам и продемонстрировать лучи. Потратив попусту две недели на попытки воспроизвести опыты французов, он был очень смущен необходимостью признаться кайзеру в своих неудачах. Он повернулся ко мне и сказал: "Профессор Вуд, а не могли бы вы теперь поехать в Нанси и проверить их эксперименты?" "Да, да,- поддержали его все англичане,- это идея! Поезжайте!" Я предложил, чтобы поехал сам Рубенс как главная жертва, но он сказал, что Блондло крайне любезно ответил на все его письма, сообщив все малейшие детали своей работы, и что будет очень неудобно, если он поедет разоблачать его. "Кроме этого,- добавил он,- вы ведь американец, а американцы умеют делать все..."

Итак, прежде чем присоединиться к своей семье в Париже, я посетил Нанси и встретился с Блондло по его приглашению, в его лаборатории ранним вечером. Он не говорил по-английски, и я избрал средством разговора немецкий, чтобы он чувствовал себя свободно и мог говорить конфиденциально со своим ассистентом, который, по-видимому, был лаборантом высокого класса.

Сперва он показал мне лист картона, на котором было нарисовано светящейся краской несколько кругов. Он пригасил газовое освещение и просил меня обратить внимание на увеличение интенсивности их свечения после того, как на них направили N-лучи. Я сказал, что ничего не замечаю. Он ответил, что мои глаза недостаточно чувствительны, и это ничего не доказывает. Я спросил его, можно ли мне ставить и убирать на пути лучей непрозрачный свинцовый экран, в то время как он наблюдает флуктуации на экране. Он ошибался почти на 100 процентов и говорил, что интенсивность меняется, когда я ничего не двигал, и это уже доказывало кое-что, но я держал язык за зубами.

Затем он показал мне слабо освещенные часы на стене и пытался убедить меня, что он может различить их стрелки, если держит над глазами большой плоский напильник. Я спросил его, можно ли мне подержать напильник у него над глазами, так как я заметил на его столе плоскую деревянную линейку и вспомнил, что дерево было как раз одним из немногих веществ, которые никогда не излучали N-лучи. Он согласился. Я нащупал в темноте линейку и держал ее перед его лицом. О, да - он прекрасно видел стрелки. Это тоже кое-что мне доказало.

Но решительная и главная проверка была еще впереди. В сопровождении его ассистента, который уже бросал на меня довольно враждебные взгляды, мы прошли в комнату, где стоял спектроскоп с алюминиевой призмой и линзой. Вместо окуляра этот прибор имел вертикальную нить, окрашенную светящейся краской, которую можно было передвигать вдоль той области, где предполагалось наличие спектра N-лучей, поворачивая круг с градуировкой по краю. Этот круг вращал горизонтальный винт с подвижной гайкой, на которой и была установлена нить.

Блондло сел перед прибором и стал медленно вращать круг. Предполагалось, что нить, пересекая невидимые линии спектра N-лучей, начинает ярче светиться. Он называл мне деления шкалы для ряда линий, читая их при свете слабого фотографического красного фонаря. Этот опыт убеждал некоторых скептических посетителей, так как он повторял свои измерения в их присутствии и всегда получал те же числа. Он утверждал, что смещение нити на 0,1 мм было уже достаточно, чтобы ее яркость изменилась. Когда я сказал, что это невероятно, так как щель спектроскопа имела ширину 2 миллиметра, он ответил, что это - одно из необъяснимых свойств N-лучей. Я попросил его повторить измерение, потянулся в темноте и снял со спектроскопа алюминиевую призму. Он стал вращать круг, отсчитывая опять те же числа. Прежде чем включили свет, я поставил призму на место. Блондло сказал своему ассистенту, что его глаза устали. Ассистент стал уже вполне очевидно подозрительным и просил Блондло дать ему самому повторить опыт для меня. Прежде, чем он потушил свет, я заметил, что он очень точно поставил призму на ее маленькую подставку, углами как раз на краю металлического диска. Как только свет погас, я двинулся по направлению к прибору, сделав шаг с некоторым шумом,- но ничего не тронул. Ассистент начал вращать круг и вдруг сказал Блондло быстро по-французски: "Я ничего не вижу. Спектра нет. Я думаю, что американец что-нибудь сдвинул",- после чего сразу же зажег свет и внимательно осмотрел призму. Он уставился на меня, но я не выдал своих мыслей. Этим сеанс окончился, и я сел в вечерний поезд и отправился в Париж.

На следующее утро я послал письмо в Nature. Журнал подробно изложил мои наблюдения, опустив, однако, сообщение о двух инцидентах в конце вечера и обозначив лабораторию просто как ту, где было выполнено большинство опытов с N-лучами. La Revue Scientifique, - французский полупопулярный научный журнал, опубликовал перевод моего письма и разослал анкету, прося французских ученых высказать свое мнение о реальности N-лучей. В последующих номерах было напечатано до сорока писем, и только полдюжины из них защищали Блондло. Наиболее агрессивным было письмо Ле-Беля, который говорил: "Какое зрелище представляет собой французская наука, если один из ее значительных представителей измеряет положение спектральных линий, в то время как призма спектроскопа покоится в кармане его американского коллеги!"

Только две статьи о N-лучах появились после этого в Comptes Rendus. Должно быть, это были запоздавшие. На ежегодном заседании Академии в декабре, где была вручена премия и медаль, провозгласили, что она присуждается Блондло "за его долголетние труды в науке".

Трагическое разоблачение в конце концов привело к сумасшествию и смерти Блондло. Он был вполне искренний и большой человек, у которого "зашел ум за разум", возможно, в результате самогипноза или чрезмерного зрительного воображения после многих лет работы с приборами в темноте. То, что сделал Вуд против собственного желания, но с научной беспощадностью, было для него coup de grace^*.

^* (Удар милосердия. (Прим. ред.) )

Развязку охарактеризовал А. А. Кемпбелл Свинтон, член Королевского Общества, в Westminster Gazette:

"...высшая ученая инстанция Франции признала его, и все, казалось бы, шло хорошо, пока американский профессор физики Р. В. Вуд из Балтимора, теперь - иностранный член Лондонского Королевского Общества,- не взорвал полностью и навсегда все открытие, показав, что Блондло продолжал видеть спектр, которого никак не могло получиться, даже если бы он и был перед этим!".

По отношению к "научному" обману и подлогу Вуд всегда неумолим и безжалостен и никогда не чувствует сожаления, разоблачив мошенников,- наоборот, он ощущает довольно свирепую радость. Однажды вечером в Балтиморе он рассказал мне и своим друзьям о некоторых из своих приключений в этой области.

"Несколько лет тому назад Бернард Бекер, президент Атлантической Транспортной линии и член правления университета, попросил меня приехать в его управление и посмотреть прибор человека, чьи опыты он финансирует. Это была схема передачи речи и сигналов под водой. Человек этот утверждал, что открыл новое химическое соединение, чувствительное к звуку. Бекер дал ему большую комнату для лаборатории, и мы отправились туда. В ней стоял большой стол, загроможденный кучей псевдонаучных приборов. Одним из них был огромный собороподобный колокол с восемью маленькими маятниками, подвешенными вокруг и падающими на его края. В приборе были применены некоторые детали пишущей машинки! Все "приспособление" было жутким собранием разной чепухи, соединенной проволочками. Изобретатель сказал, что его вещество так чувствительно к звуку, что разлагается даже от шума, не слышного человеческим ухом. Я спросил его, как же он приготовляет вещество, если оно так чувствительно,- и он сказал, что приходится делать это в водолазном колоколе под водой. Я посоветовал Бекеру выбросить этого молодца, что он и еде" сделал дня через два.

В другой раз меня привели на крышу одного учреждения, чтобы посмотреть опыты изобретателя, утверждавшего, что он открыл метод получения энергии из атмосферы. Его стол был заставлен электромоторами, игрушечной железной дорогой с электровозом и другими электроприборами. На одном конце стола стоял шест с двадцатью медными остриями, торчавшими во все стороны. Они, утверждал он, собирают атмосферную электрическую энергию, которая передается по проводам и приводит в действие приборы на его столе. Собралась целая толпа репортеров и два человека, от которых он хотел получить деньги.

Под столом стояло несколько ящиков, частью покрытых холстиной, и один - целиком закрытый. Никто не обратил внимания на эту деталь установки. Я стащил тряпку с закрытого ящика, и увидел большой аккумулятор с двумя проводами, идущими на стол внутри одной из его ножек.

Изобретатель удрал из отеля, не заплатив по счету" и захватил с собой все "приборы".

"В старину таких типов мазали дегтем и вываливали в перьях,- вмешался психиатр Лесли Хоуман.- Есть разница между помешанными дураками и вполне здравомыслящими жуликами. К какому классу, кстати, отнесли бы вы парижского изобретателя, показывавшего фокусы с электрическими лампочками,- ведь он даже попал в некоторые полунаучные журналы? Я помню, он обещал революционизировать всю систему электрического освещения".

"По правде говоря, сам не знаю,- ответил Вуд.- Не знаю, хотел ли он подкупить меня, или просто опоить шампанским. Но - жулик ли он или идиот - он был очень занятный парень. Он говорил, что может снизить расход электроэнергии на освещение до одной пятой. Тогда же я познакомился с одним капиталистом из Нью-Йорка, который собирался дать ему субсидию в 20 000 долларов, и обещал ему исследовать явление. Я предупредил его, чтобы он не говорил, кто я, а просто представил меня как мистера Вуда, своего друга, который тоже интересуется изобретением.

Через неделю после того, как я приехал в Париж, мне позвонили по телефону, приглашая меня в лабораторию изобретателя. Его идея была - питать лампы последовательно короткими прерывистыми импульсами тока. Он увеличивал вдвое номинальное напряжение и заставлял лампы вспыхивать поочередно. Он совсем не подозревал, что я - физик. Он думал, что я просто еще один американский делец, который хорошо разбирается в долларах и ничего не понимает в динамомашинах.

Он клятвенно уверял меня, что свет, полученный его методом, имел особые свойства, подобно рентгеновским лучам: Он-де проникал сквозь тело человека, так что можно было видеть кости. Он сжал одну из лампочек в кулаке и пытался убедить меня, что я "вижу кости"! Затем он включил три лампы, подвешенные к потолку на вращающемся диске. До этого момента я слушал его фантастические вымыслы с открытым ртом - как бы пораженный и зачарованный, но теперь я попросил ручное зеркало, которое мне тут же дал его ассистент. Я стал разглядывать отражение вращающихся ламп и быстро качать зеркало из стороны в сторону, бормоча себе под нос какую-то абракадабру про "световую синусоидальную кривую переменной интенсивности".

"Ах! - воскликнул изобретатель.- Мосье, оказывается, понимает кое-что в физике?" Мне надоела вся эта чепуха, хотя и было очень занятно, и я сказал: "Да, я - Р. В. Вуд из университета Джона Гопкинса..."

Секунду он колебался, затем бросился ко мне в экстазе, пожимая мою руку в притворном восторге. "О, это для меня - великая честь! Подождите и вы увидите!" После чего он выбежал из комнаты и вернулся с моей "Физической оптикой". Верьте или нет, как говорит Рипли, он открывал страницу за страницей (господи! - моей собственной книги) и восклицал: "Вот, вы видите доказательство! Здесь, здесь и здесь! А теперь - выпьем за ваше здоровье". Он позвонил, распорядился, и появился лакей с бутылкой шампанского. Этот цирк вполне стоил потерянного утра, но не 20 000 долларов моего знакомого".

Аллен В. Гаррис из балтиморской Sun, наливая себе рюмку виски, сказал: "Может быть, он думал, что вы войдете с ним в компанию и вытянете из капиталиста целый миллион".

Самым фантастическим из электромедицинских изобретений, как говорит Вуд, было недавнее "открытие" метода передачи целебных свойств сульфаниламида по медному проводу в алюминиевую пластинку, на которую ставили бутылки дистиллированной воды. Через полчаса вода в каждой из них, как считали, "заряжалась" всеми свойствами лекарства. Эту "заряженную" воду, как утверждал изобретатель, можно было употреблять внутрь или для впрыскивания... "с результатами, совершенно такими же, как при употреблении раствора настоящего сульфаниламида в воде". Он говорил даже, что произвел "благоприятное впечатление" на директора Химического фонда в Нью-Йорке!

Изобретателя попросили продемонстрировать свой метод перед комитетом Медицинской школы при университете Дж. Гопкинса. Доктор Перин Лонг, который предложил применять сульфаниламид как лекарство, уговорил Вуда принять участие в разоблачении. На этот раз изобретатель оказался действительно "свихнувшимся" и верил, что он станет благодетелем человечества. Он совершенно не добивался денег от фонда - у него было сколько угодно своих.

"Это было смешное и глупое, но патетическое зрелище",- говорит Вуд.

Когда тридцать лет назад Америку посетила Евзапия Палладино, многие известные ученые, в дополнение к толпе психологов и психиатров, заинтересовались медиумами. Scientific American организовал и финансировал комитет для исследования знаменитой итальянской спиритки, а газеты сообщили, что Эдисон разрабатывает чувствительный электрический прибор, который превзойдет вращающиеся столы с азбукой и планшеты в спиритических кабинетах. Вуд взялся за перо и сочинил следующую оду, назвав ее "Духоскоп^* Эдисона":

^* (В оригинале specter-scop. Specter - по-английски привидение, дух. (Прим. ред.))

Не хочет медиумов он, 
Великий Томас Эдисон, 
И веры больше ни в планшет, 
Ни в стол вертящийся в нем нет.
Он думает, наморщив лоб, 
"Изобрету-ка духоскоп!". 
Помощников со всех сторон
Скликает Томас Эдисон, 
Зубчатки взявши и червяк, 
Они их крепят так и сяк! 
В катушке линза, и накал 
Виток платиновый давал, 
И вот - проверив частоту, 
Все помещают в пустоту. 
"Со всем согласен я весьма,-
Сказал им Эдисон Фома.- 
Чтоб показаться нам в приборе,
Все духи выстроятся вскоре.
Ковчег свой бросит старый Ной,
Чтоб побеседовать со мной"... 
"Спустите занавес окон! -
Воскликнул дальше Эдисон.-
Пьянола пусть теперь играет
И ультрафиолет сияет!
Смотрите, предо мною сколь
Померкнут Лодж и Конан-Дойль"**.

^* ( Конан-Дойль (известный автор исторических и детективных романов) был вместе с тем не менее известным спиритом. (Прим. ред.))

Вуд никогда особенно не интересовался чисто психологическими претензиями медиумов, но был страшно любопытен, когда дело шло о "летающих трубах", тамбуринах, "вырастании эктоплазмы", которые в то время, да и теперь, составляли часть мизансцены, предвещающей "появление духов".

Когда Палладино приехала в Нью-Йорк, доктора Вуда попросили участвовать в комитете. Она называла себя "физическим" медиумом, а физика была его хлебом. Физические медиумы не вызывают духов умерших, а дают сеансы, на которых предметы передвигаются, когда к ним не прикасаются, дуют непонятные ветры, появляется фосфоресценция, столы поднимаются в воздух, на мокрой глине появляются таинственные отпечатки руки, и музыкальные инструменты сами играют, в то время как медиум или крепко связан, или его крепко держат присутствующие - или и то и другое.

"Сеансы Палладино,- рассказывает Вуд,- происходили в физической лаборатории Колумбийского университета. Кабинет был устроен в проходе приемной комнаты профессора Хэллока таким образом, что примыкал к соседней лаборатории. Они пробили отверстие в кирпичной стене, разделявшей обе комнаты, около самого пола, так что наблюдатель мог лежать на полу в лаборатории и смотреть, что происходит под столом, насколько это было возможно при слабом свете. В кабинете стоял стол с обычными "приборами" Палладино - тамбурином, букетом цветов и еще чем-то - я уже забыл. Евзапия сидела в кресле спиной к занавеси. Ее руки лежали на маленьком деревянном столике, вокруг которого находились наблюдающие. Известно было, что Палладино надувает окружающих, как только дать ей возможность, и ее часто ловили "на месте преступления". Я с первых же сеансов убедился, что все ее "явления" были мошенничеством. Меня озадачило то, что занавеси раздувались, в то время как все окна и двери были закрыты. Мюнстерберг, преемник профессора Джемса в Гарварде, присутствовал позднее еще на нескольких сеансах и объяснил, что занавеси надувались от потока воздуха из резиновой "груши", которую она держала в руке. Предметы "прилетали" из кабинета и оказывались на столе перед Палладино, в то время как ее держали за руки и за ноги, и мне было интересно узнать, каким инструментом она пользовалась для этого. Я решил, что его можно будет увидеть, если слабо осветить пол кабинета. Наблюдатель в соседней комнате, смотрящий через дыру вверху кабинета, сможет видеть, берет ли она тамбурин рукой или трюк делается с помощью механического приспособления. Было, однако, необходимо сделать это так, чтобы Палладино не заметила света на полу, так как у нее была привычка отодвигать занавесь рукой и заглядывать за нее. Я устроил это, установив деревянную решетку из тонких вертикальных до-Щечек наподобие венецианских оконных жалюзи, окрашенную в черный цвет, на полу кабинета. Положив в один из углов кабинета маленький клин и таким образом подняв его на четверть дюйма, я установил жалюзи, а за стенкой поместил электрическую лампочку. Получилось слабое освещение на полу. Я мог теперь смотреть сверху сквозь дыру в потолке, между дощечками, которые, однако, полностью скрывали освещение от Палладино, сидевшей сбоку.

И действительно - на следующем сеансе, уставившись из своего тайника на пол кабинета, я разглядел длинную тень на фоне светлого пола. Она имела форму очень вытянутого треугольника и двигалась между Палладино, цветами и тамбурином, но не смогла протащить что-либо из них сквозь занавес. У Палладино была сверхъестественная интуиция - она всегда догадывалась, когда ее хотят на чем-нибудь поймать. Может быть, она заметила мои жалюзи на полу и это сделало ее подозрительной, даже если она и не догадалась о их назначении. Тогда я решил применить рентгеновские лучи, поставив с одной стороны кабинета мощную трубку, а с другой (снаружи его) - светящийся экран в четыре фута стороной. Мы испробовали установку перед сеансом- она работала превосходно. Любой предмет, находившийся между столом и занавеской, сразу обнаруживался, и наблюдатель, сидевший в темноте перед флуоресцирующим экраном, мог видеть кости руки человека, или палку, если ее протягивали,- в виде резкой темной тени на экране. Мы все крепко надеялись на нашу установку, но когда Палладино приехала, она сказала, что "плохо себя чувствует" и не сможет дать сеанса".

Если Вуд был экспертом по части научных "медвежьих западней", то Палладино оказалась очень хитрым медведем и смогла ускользнуть от него. Ей уже случалось "обжигать пальчики", и она была начеку. На следующий день она не "почувствовала себя лучше", так же как и все последующее время, когда она была поблизости от американского комитета и Вуда. Известно, что она никогда впоследствии не соглашалась дать им сеанс.

Вуд восхищался ею - и остается до сих пор при этом мнении. Он вполне уверен, что все, что касается "сверхъестественного",- мошенничество, но считает ее величайшей из фокусников своего времени, да и во всей истории человечества. Он полон уважения к ее способностям, так же, как, вероятно, и она - к его таланту.

В противоположность этому, он очень не любит и презирает всех "психических" и спиритических медиумов - любители ли они или профессионалы, которые утверждают, что они имеют связь с душами умерших. Он страшно радуется, если ему удается разоблачить их фокусы.

Несколько лет назад его вывел из терпения один знакомый доктор, который вдруг открыл изумительные психические способности у собственной жены, занимаясь сеансами с планшетом. Доктор обычно держал палец на планшете, в то время как она ползала по алфавиту, а когда она останавливалась, держал палец на этом месте. Вдруг появилась новая сенсация - жена доктора "выловила из пространства" целую поэму - на древнем неизвестном языке. Ее отнесли к эксперту по древним наречиям. Язык оказался староисландским. Это была копия настоящей поэмы - подлинник ее хранился в Британском музее. Позднее, однако, Вуд нашел, что репродукции ее были напечатаны в одном старом журнале - дело стало вполне ясным. Однако поймать доктора на этом было очень трудно. Ничего нельзя было доказать. Нельзя было сказать просто, что доктор списал и выучил поэму, а потом "передал" ее с помощью жены и планшета. Но позднее они сделали роковую ошибку, пригласив Вуда на свою "охоту за духами", и предложили ему вызвать покойника по его желанию. Хозяин сказал:

"Есть ли кто-нибудь, кого вы хорошо знали и кто умер совсем недавно - лучше всего не раньше, чем год назад?"

"Да,- ответил Вуд,- я очень хотел бы что-нибудь иметь от лорда Рэлея". Лорд Рэлей, великий английский физик, скончался незадолго до этого. Вуд не хотел дать им легко выпутаться. Он задал хитрую задачу.

Они положили руки на планшет, и хозяин стал повторять: "Лорд Рэлей, с нами ли вы?" Дощечка сразу же написала "Да", и хозяин сказал Вуду: "Хотите ли вы задать какой-нибудь вопрос, чтобы удостовериться, действительно ли это он?"

"Да, хорошо бы, если бы он вспомнил что-нибудь о Терлинге". (Терлинг - название поместья лорда Рэлея). Дощечка начала дрожать и аккуратно написала: "Звон камней на чистом льду".

Доктор попался! Литературно одаренный вызыватель духов перепутал слово с "керлинг" (curling), шотландской игрой, где тяжелые плоские камни бросают на чисто выметенный лед. Вуд был гостем, поэтому он скрыл свое удовлетворение и вежливо попрощался с доктором и его женой.

Иногда источники "сверхъестественного" вдохновения не так легко проследить. После того как Вуд выучился большинству фокусов и ответов на них, он, конечно, не смог удержаться, чтобы не применять их иногда. Жертвой его оказались профессор Хислоп из Колумбии и сэр Оливер Лодж. В этом случае совершенно случайно он получил нужные "таинственные" знания. Во время переезда в Англию он познакомился с молодой вдовой, муж которой погиб на "Титанике". Она попросила его совета, перед тем она встретилась с профессором Хислопом, который водил ее к медиуму. Она имела изящно переплетенную книжечку - запись всех сеансов, отпечатанную на машинке, и никто, кроме ее самой, медиума и Хислопа, не заглядывал в нее. Теперь она дала Вуду прочесть ее Большинство "сообщений" были вполне обычными, вроде "Жду тебя" или "Я счастлив в этой новой жизни" и так далее. Но одна фраза имела элемент новизны - на странице, описывавшей мысли погибшего мужа перед тем, как утонул пароход.

"Я стою на мостике рядом с капитаном... мы тонем... вода поднимается... она дошла до колен... до пояса... до плеча... это мой конец. Машины поднимаются вверх!"

Что могла значить последняя фраза? Вуд не догадывался. Вдова тоже была ею озадачена. Может быть,- струи пара, после того, как вода дошла до котлов? Непохоже. Фраза эта своей странностью застряла в памяти Вуда. Вдова поехала в Лондон, где опять собиралась встретиться с профессором Хислопом. Он должен был отвести ее к знаменитому английскому медиуму. Вуд, приехав в Англию, остановился погостить несколько дней у сэра Оливера и леди Лодж.

"После обеда, на второй день (рассказал мне Вуд), сэр Оливер сказал: "Кстати, завтра у нас будет другой гость - ваш земляк". "Кто же это?" "Профессор Хислоп из Колумбии",- ответил сэр Оливер.

Хислоп действительно приехал, и после обеда я перевел разговор на психические явления. Я выдумал воображаемый случай, когда жена одного человека утонула в каюте в результате столкновения яхт. Ее муж получил от нее загробные "сообщения", описывавшие ее последние мысли, когда вода уже лилась сквозь люк в палубе. Хислоп удивленно сказал: "Это весьма замечательно. У меня тоже есть подобный случай." "Расскажите его нам!" "К сожалению, я обещал держать все в тайне..." "О, ведь можно рассказать, не называя имен,- пожалуйста, расскажите!" - просил его я.- "Действительно, этим вы не нарушите обещания",- добавил сэр Оливер.

Наконец, он согласился и начал плести длинную историю. Я сделал вид, что почти засыпаю. Он дошел до места: "А потом - очень замечательно - он передал нам свои последние мысли: "Я стою на мостике, вода поднимается, она дошла до горла,- что же там было дальше... О, да,- котлы поднимаются! Что бы это могло значить? Я спрашивал корабельных инженеров и капитанов - и они не могут догадаться". Я сидел с опущенной головой, прикрыв глаза рукой. "Нет,- сказал я.- Не котлы поднимаются, а машины поднимаются вверх".

Хислоп подскочил, как петрушка. "Почему вы это сказали?" "Что я сказал?" - молвил я, будто бы проснувшись. Он повторил мне. "Разве я сказал это?" - спросил я. "Конечно, вы сказали - правда, сэр Оливер?" "Да, он определенно сказал!" "Хорошо, если я действительно сказал это,- наверное потому, что эта мысль пришла мне в голову".

"Это - самая необычайная вещь, которую я когда-либо слышал! - сказал Хислоп.- Бессознательная телепатия! Такой была в точности та фраза, но я ее забыл!"

Я никогда впоследствии не сознался ни одному из них. Через несколько лет я опять встретил очаровательную вдову. Она уже перестала интересоваться медиумами, и я ей все рассказал".

Вероятно, самое занятное замечание о сэре Оливере сделала горничная Вудов, когда сэр Оливер и леди Лодж гостили у Вудов в Балтиморе. Сэр Оливер должен был прочесть серию лекций в "Lyric" - оперном театре Балтимора. В первый вечер зал был набит публикой. Все ждали, что он начнет рассказывать о духах, привидениях и "дорогих умерших". Он вместо этого прочел сухую и чисто научную лекцию. В следующий вечер его аудиторию составляла только небольшая группа ученых. Однако в домашней обстановке он, вероятно, очень серьезно говорил о загробной жизни, так как, когда он уехал, негритянка-горничная, знакомая с дьявольской насмешливостью Вуда, сказала:

"Миссис Гертруда, как было хорошо, когда у нас жил добрый евангелист!"

Я спросил Вуда, как он объясняет то, что такие одаренные ученые, как Фламмарион, Крукс, Хислоп, Лодж и другие верили и оказывались одураченными мошенниками-спиритами и медиумами. Он ответил мне, и мне кажется, что объяснение его правильно:

"Настоящий ученый,- сказал он,- привык исследовать неизменные законы природы, хотя бы они были сложными и трудно уловимыми. Он может выполнять точные, количественные исследования. Когда же надо перехитрить уловки человеческого ума, где нет неколебимых законов и все может быть подогнано к обстоятельствам, ученый, неискушенный в искусстве выслеживания обмана, несмотря на свой ум и скептицизм, легко становится жертвой. Здесь очень хорошо оправдывается старая пословица: "Чтобы поймать вора, надо самому быть вором"".

Я подозреваю, что большинство ученых джентельменов, и среди "комитетов", и просто любопытных, присутствовавших при проделках медиумов, были слишком мягкими и вежливыми, чтобы применить в полном ее значении пословицу, процитированную Вудом. Это отчасти понятно, особенно ввиду того, что так много медиумов принадлежит к так называемому прекрасному полу.

В частности, я сомневаюсь, осмелился бы кто-нибудь из них, кроме него самого, сделать то, что он сделал при "расследовании" в Гарварде случая Марджери...

Гарвардский комитет после подробного расследования объявил знаменитую женщину-медиума из Бостона обманщицей, но доктор Вильям Мак-Дугал из университетов Оксфорда и Дьюка защищал ее, и Общество психических исследований требовало повторного расследования. Они просили профессоров Найта Дэнлапа, Мак-Комаса и Вуда составить новый "комитет трех" и поехать в Бостон. Вот сардонический рассказ самого Вуда о его "вмешательстве", в результате которого Марджери впала в истерику. Рассказ начинается достаточно научно, но вскоре переходит в анекдот.

"На один из сеансов (говорит Вуд) я принес ультрафиолетовую лампу типа, который я разработал во время войны для тайной сигнализации. Она излучала поток невидимых лучей, а на вид казалась очень темным лабораторным красным фонарем. Я попросил разрешения применить его, сказав, что это просто очень слабая лампа, что было вполне верно, и что поэтому она очень удобна для опытов. Я взял с собой маленькую фотокамеру со светосильным объективом, с которой, как я был уверен, можно было делать снимки в этой обстановке. Я показал лампу доктору Крэндону, мужу Марджери, в то время, как комната была освещена, и спросил его, можно ли будет зажечь ее. Он сказал, что надо посоветоваться с "контрольным духом Вальтера" - брата Марджери, умершего много лет назад. "Вальтер" сказал, что все в порядке. Как только Марджери погрузилась в транс, что мы узнали по ее тяжелому дыханию, все лампы были погашены и начались "явления". Я включил ультрафиолетовую лампу и достал камеру. Но тут я увидел, что все букеты искусственных цветов на камине и другие предметы в комнате светятся ярким светом и вся она слабо освещена, вроде темной церкви. Я сразу же выключил свет и больше не пытался применить его, так как я раскрыл свои карты. Когда сеанс кончился, Марджери подошла ко мне и тихо спросила: "Скажите, профессор, что за свет вы зажигали?"

"Почему это вас интересует?"

"Но ведь все в комнате - цветы и все остальное - светилось."

"Как же вы могли увидеть это? Я думал, что вы были в трансе." Она засмеялась и отошла.

На другом сеансе нам сообщили, что мы увидим "эктоплазму". Я сидел перед шахматным столиком против Марджери. Квадратики доски были окрашены по краям светящейся краской. На доску было помещено несколько предметов, которые должна была передвигать "эктоплазма". На лбу Марджери была прикреплена светящаяся звездочка, так что мы могли следить за движением ее головы в темноте. Через несколько минут на фоне светящихся квадратиков появилась узкая черная тень. Она двигалась из стороны в сторону и тронула один из предметов. Потом, когда она приблизилась ко мне, я очень осторожно протянул руку и коснулся ее пальцем, двигаясь вдоль нее, пока не дошел до точки около рта Марджери. Очень возможно, что она держала "эктоплазму" в зубах. Потом я взял ее за кончик и очень осторожно сжал его. Было похоже, что это - вязальная спица, покрытая слоем мягкой кожи. Ни Марджери, ни "контроль" не подавали признаков того, что знают, что я сделал,- хотя перед сеансом нас предостерегали ни в коем случае не трогать "эктоплазму", так как это будто бы немедленно приведет к болезни или даже смерти медиума.

После сеанса Марджери была жива и в прекрасном настроении. Нам принесли пиво и сыр, и мы заговорили о результатах сеанса. При ее сеансах все записывалось стенографисткой и затем печаталось для комитета. Я сказал: "О, я забыл совсем упомянуть об одной вещи - хорошо бы записать ее теперь".

Доктор Крэндон возразил, настаивая, что следует записывать только то, что произошло во время сеанса. Наконец, я все-таки уговорил его, заявив, что это имеет мало значения, и он сказал: "Хорошо - говорите".

Стенографистка достала карандаш, и я начал медленно и торжественно диктовать полное описание моего "эксперимента" с "эктоплазмой".

Марджери издала вопль и упала в кресло, изобразив обморок. Ее вынесли из комнаты и попросили комитет удалиться. Потом они рассказывали, будто бы в результате моей "жестокости" она была серьезно больна в течение нескольких недель".