Глава 10. В погоне за учеными (1944-1945)

В декабре 1942 г. среди ученых-атомников, работавших в металлургической лаборатории Чикагского университета, поползли слухи о том, что Гитлер намеревается совершить свой первый воздушный налет на Соединенные Штаты в рождественские дни. Более того, утверждалось, что объектом атаки будет именно их гигантский город с его многомиллионным населением. Чикаго в то время был центром американских атомных исследований. Шептались о том, что немцы, вероятно, сбросят не обычные бомбы, а будут рассеивать в больших количествах радиоактивную пыль, чтобы отравить воздух и воду в городе. Этот слух так широко распространился и в него так поверили, что некоторые ученые отправили свои семьи в деревню, а командование в военных гарнизонах начало распределять гейгеровские счетчики для обнаружения радиоактивности.

Эти слухи появились не случайно. Их появление совпало с пуском первого примитивного уранового реактора, который помещался в подвале на Стагг Филд. Практическое осуществление управляемой цепной реакции в урановом котле явилось блестящим научным достижением. Слухи же относительно радиоактивной "смертоносной пыли" были не больше чем мрачной тенью, отброшенной этим событием. Казалось возможным в будущем производить искусственно тонны опаснейшего радиоактивного вещества в таких котлах с урановым топливом, техническая осуществимость которых была теперь доказана.

Физики-атомники союзных держав были уверены, что если урановый реактор построен, наконец, в Чикаго после столь затяжного старта, то такой же реактор наверняка уже давно существует где-нибудь в Германии. Они постоянно жили в страхе, что Гитлер может опередить их в гонке атомных вооружений. Предполагали, что немцы уже имели достаточно радиоактивных веществ, чтобы отравить все крупные города противников.

В качестве меры предупреждения этих и других сюрпризов, которых можно было ожидать от немецких лабораторий, разрабатывавших вооружение, высшее американское командование создало осенью 1943 г. специальное разведывательное подразделение. Ему предстояло высадиться в Европе с первыми отрядами для сбора информации и состоянии атомных вооружений в Германии. Это особое, совершенно секретное подразделение получило кодовое наименование "Алсос". Однако членов этого подразделения можно было узнать по единственному в своем роде значку, представлявшему собой белую букву "альфа", пронзенную красной молнией, что должно было символизировать атомную энергию.

В ноябре 1943 г. командиром "Алсоса" назначили полковника Бориса Паша. Наконец-то, он мог развязаться с неприятным и запутанным "делом Оппенгеймера", передав его другим, и посвятить себя более интересным задачам. Первые открытия, сделанные Пашем в Европе после изучения документов в университете в Неаполе, оказались весьма незначительными. Было решено, что в следующий рейд в состав "Алсоса" войдет ученый, специалист по атомным исследованиям, с помощью которого надеялись получить более интересную информацию. Выбор пал на Самуэля А. Гоудсмита, известного датского физика-эксперимента- тора, который попутно со своей основной деятельностью в течение длительного времени увлекался изучением новейших методов криминалистики.

Гоудсмит работал над проектом радара в Массачусетском технологическом институте. Он не имел ни малейшего представления, почему именно его избрали для выполнения подобной миссии. Однако позднее, просматривая документы о возможных кандидатах в миссию "Алсос", он наткнулся на конфиденциальную оценку самого себя, попавшую туда по ошибке. Там говорилось, что он имел "некоторые ценные качества" для такого назначения и отмечались "некоторые неудобные моменты". Гоудсмит сразу же понял, что "ценные качества" заключались в первую очередь, видимо, в том, что, будучи физиком-атомником по образованию, он не участвовал в Манхэттенском проекте. Следовательно, если бы ему случилось попасть во время боев в Германии в руки врага, то никаких важных атомных секретов из него извлечь бы не удалось. К тому же он бегло говорил по-французски и понемецки. Ему приходилось работать в Лейдене под руководством Эренфеста, ученика Бора, а затем, в двадцатых годах, некоторое время в институте Бора в Копенгагене. Здесь еще до получения докторской степени ему удалось сделать одно из наиболее важных открытий новейшей физики: наличие у электрона так называемого спина^*.

^* (Спин - физическое понятие, характеризующее так называемый момент вращения.- Прим. ред )

В дружеском кружке специалистов-атомников Гоудсмит имел прозвище "дядя Сам", несмотря на то, что он не американизировался до такой степени, как все остальные, хотя и жил в Соединенных Штатах с 1927 г. Он был живее, сердечнее и разностороннее других физиков. Кроме страсти к криминалистике, он был первоклассным египтологом, коллекционировал скарабеи и был блестящим рассказчиком. Но прежде всего он отличался добросердечием и скромностью и пользовался уважением своих учеников и любовью друзей.

"У многих физиков в жилах течет только ток высокого напряжения,- говорили его друзья,- но у Сама - настоящая кровь. Он знает, что в мире, помимо уравнений и циклотронов, есть и другие интересные вещи". Для Гоудсмита очень характерен следующий совет, который он дал одному молодому физику, желавшему попасть на испытания атомной бомбы в шт. Невада: "Если вас привлекает только зрелище, то почему бы вам не купить билет в один из брод - вейских мюзик-холлов? Это могло бы помочь вашей работе больше, чем поездка на Запад. Как вы знаете, Паули обязан своей Нобелевской премией посещению театра. Он сформулировал свой принцип запрета в то время, когда смотрел ревю в Копенгагене"^*.

^* (Паули в письме к автору книги старается опровергнуть этот излюбленный рассказ Гоудсмита, утверждая, что идея пришла к нему во время прогулки, а не в театре.-Прим. Авт. )

Полковник Паш, военный глава миссии "Алсос", вместе с первыми отрядами союзных войск вступил в конце августа 1944г. в Париж. Двумя днями позже прибыл Гоудсмит со своим научным персоналом. Как гражданские лица они следовали позади передовых отрядов. Первым их делом было занять помещения Коллеж де Франс, где размещались лаборатории Жолио-Кюри. Жолио не покинул Францию во время вторжения немцев. В те дни многие французы считали его коллаборационистом, изменником, передавшим в 1940 г. в руки немцев свои лаборатории в неразрушенном виде. Но в действительности эта кажущаяся капитуляция была только камуфляжем, прикрывавшим весьма активное участие ученого во французском движении сопротивления. После отбытия Вольфганга Гентнера лаборатория сделалась арсеналом парижских "маки", несмотря на то, а возможно, и благодаря тому, что остальные здания, входившие в комплекс сооружений Коллеж де Франс, были заняты под учреждения германских военных властей. Помещения Жолио никогда не подвергались немцами обыскам по той простой причине, что никто не допускал и мысли о том, что ученый способен на такую безрассудную дерзость. Он лично принимал участие в последних уличных боях за освобождение столицы. Ученый, изучавший вопросы нейтронной эмиссии и цепной реакции и открывший важнейшие необходимые предпосылки для создания атомной бомбы, при защите баррикад пользовался самыми примитивными бом-бами: прозаическими пивными бутылками, наполненными газолином и снабженными фитилями для зажигания.

Жолио не смог дать никакой представляющей интерес информации относительно немецкой атомной бомбы. Кроме того, вашингтонские власти сделали самые серьезные предостережения относительно ученого, так как неделю спустя после освобождения Парижа Жолио заявил, что за время войны он перенес свои симпатии с социал-демократов на коммунистов.

Союзные армии продвигались вперед и были близки к вторжению на территорию самой Германии. Ожидалось, что вскоре они займут Страссбург, где, как было известно, в нескольких университетских лабораториях проводились атомные исследования. Продвижение задерживалось, но миссия "Алсос" не бездействовала. Один из ее членов, капитан Роберт Блэк, первым сумел достичь Рейна. Под сильным огнем он выбрался на середину реки и наполнил несколько сосудов серо-зеленой водой. Со специальным посыльным эти бутыли отправили в тыл, в парижскую штаб- квартиру группы "Алсос" и оттуда с максимально возможной быстротой в Вашингтон. Предполагалось, что если немцы занимаются производством уранового горючего, то они должны использовать речную воду для охлаждения, пропуская ее сквозь котел. Сами американцы использовали воды реки Колумбия - Ривер для своих плутониевых заводов в Хэнфорде. Путем химических анализов можно было бы обнаружить частицы радиоактивности в воде, взятой из реки, и таким путем направить миссию "Алсос" на след германского проекта. Майор, готовивший отправку рейнской воды в Вашингтон, добавил к посылке в шутку бутылку лучшего красного вина из Руссильона в качестве неофициального образца, написав на этикетке: "Проверьте и это на активность!"

Через неделю из штаба генерала Гровса была получена закодированная каблограмма, адресованная миссии "Алсос": "Вода отрицательна. Вино обнаруживает активность. Посылайте еще. Действуйте". Люди в Париже смеялись, говоря друг другу: "Им, конечно, понравился такой материал для исследования!" Никто из них не предполагал, что каблограмма не была дружеским продолжением невинной шутки майора. Вслед за первой пришла следующая: "Где остальные бутылки с вином?" - запрашивалось в ней с полной серьезностью. Подозревалось существование секретной германской лаборатории где-то возле прославленных французских виноградников, и это требовало немедленного расследования. Следовательно, люди в Вашингтоне, очевидно, не поняли шутки. Они разлили превосходный руссильон по пробиркам и колбам и смешали его с разными химикалиями вместо того, чтобы выпить.

Гоудсмиту пришлось, хотя и с большой неохотой, послать несколько своих сотрудников на охоту за "дикими гусями" в виноградники южной Франции. Все его попытки убедить Вашингтон в том, что они не поняли простой безобидной шутки, успеха не имели. Пентагон настаивал на выполнении своих приказов. В соответствии с этим в Руссильон были посланы со специальным заданием майор Рассел А. Фишер и капитан Вальтер Райян. Перед отправкой Гоудсмит мрачно их предупредил: "Выполните всю работу полностью. И, кроме того, имейте в виду, что на каждую отобранную вами бутылку вина вы должны обеспечить ее копию для нашей миссии в Париже".

Французский виноторговец принял двух разведчиков за агентов американских экспортных фирм. Поэтому, где бы они ни производили исследования "радиоактивного руссильона", они повсюду встречали восторженное гостеприимство и провели десять веселых дней. Затем они вернулись в Париж с несколькими корзинами, наполненными красным вином, гроздьями винограда и образцами почвы.

Однако у Гоудсмита, физика, которого война превратила в агента разведки от науки, веселых впечатлений было мало. Куда бы он ни обратился, он всюду наталкивался на следы бедствий и смерти, и в области науки так же, как и везде. Многих выдающихся людей науки нацисты бросили в тюрьмы или сослали. Типичным был случай с французским ученым Жоржем Брюа. Его ученик Клод Руссель спрятал нескольких американских летчиков, сбитых неподалеку от Эколь Нормаль Сюперьер. Когда гестапо заподозрило Русселя, то Брюа отказался выдать его и поплатился за это ссылкой в Бухенвальд. Там он продолжал читать своим товарищам по заключению лекции по астрономии, но вскоре умер от истощения. Еще более тяжелая судьба постигла Алсатьяна Холвека, изобретшего для французской армии новый, особо быстродействующий пулемет. В гестапо его замучили до смерти, пытаясь заставить раскрыть секрет изобретения.

Случай с двумя голландскими физиками, который задал трудную задачу для совести Гоудсмита, был несколько другого порядка. Оба физика во время войны бежали в Англию и выполняли там поручения голландского правительства, находившегося в изгнании. В захваченных немецких документах обнаружились доказательства того, что еще до бегства оба физика для спасения своих семей работали на германскую военную промышленность. Должен ли был Гоудсмит сообщить об этом политическом преступлении 142 людей, которые были его соотечественниками? Он не решился сделать этого.

И, наконец, на долю Гоудсмита выпало переживание сугубо личного характера. Сразу же после освобождения Голландии он поспешил в Гаагу в надежде узнать там какие-нибудь сведения о своих родителях. Он ничего не знал о них с марта 1943 года. Это было печальное возвращение домой. "Дрм еще стоял,- рассказывает он,- но когда я подъехал ближе, то заметил, что все окна выбиты. Оставив машину за углом, чтобы не привлекать внимания, я через одно из окон забрался внутрь... Очутившись в маленькой комнате, где я провел столько лет своей жизни, я нашел несколько разорванных бумаг и среди них мой студенческий билет, который родители тщательно берегли все эти годы. Закрыв глаза, я представил себе наш дом таким, каким он был тридцать лет назад. Тут был застекленный балкончик, любимое место моей матери. Вот здесь, в углу, всегда стояло пианино. Там был мой книжный шкаф. Что случилось с множеством книг, которые я оставил? Небольшой садик за домом выглядел унылым и заброшенным. Когда я стоял среди этих руин, которые некогда были моим домом, меня охватило то тяжелое чувство, которое испытывают все, кто потерял свою семью, родственников и друзей, попавших в лапы нацистских убийц,- ужасающее чувство своей вины. А может быть я мог спасти их?! Ведь, в конце концов, мои родители уже имели американские визы... Если бы я немного поспешил, если бы я не отложил на неделю посещение иммигрантского бюро, если бы я написал нужные письма немного пораньше, возможно, я вовремя смог бы спасти их от нацистов".

Немного позже Гоудсмит сделал второе потрясающее открытие. Разбирая относящиеся к германскому урановому проекту бумаги, он натолкнулся на список приговоренных органами СС к смерти. В нем были имена его родителей. "Вот каким образом,- пишет он,- узнал я точную дату, когда мой отец и моя слепая мать были умерщвлены в газовой камере. Это было как раз в семидесятый день рождения моего отца".

15 ноября войска генерала Паттона заняли Страссбург. И снова полковник Паш вошел в город с передовыми отрядами. Он занял помещения Физического института, составлявшего часть медицинского факультета университета. Было найдено очень много документов, а также захвачено четыре немецких физика. Когда Гоудсмит подверг их перекрестному допросу, он, по его словам, почувствовал некоторое замешательство. Ведь, в конечном счете, это были коллеги, которых Паш поместил в отдельные камеры городской тюрьмы. "Я чувствовал неуверенность,- пишет Гоудсмит,- и даже несколько смущался, особенно леред перспективой посещать коллег в тюрьме. Был ли я убежден в том, что они заслуживают тюрьмы? Или это считалось в порядке вещей во время войны?" Ситуация казалась ему весьма щекотливой. Пленники уклонялись от'кацих-либо заявлений: они не имели намерений раскрывать врагу что-либо, связанное с их работой. Гоудсмит^* никогда не осознавал так ясно, как в страссбургской тюрьме, что сделала война с наукой и учеными и как глубоко различны и даже совершенно непримиримы между собой законы, управляющие жизнью науки, и жестокая действительность войны. С одной стороны, преобладали откровенность и интернациональная дружба, с другой - секретность и насилие.

Гоудсмит надеялся захватить Вейцзекера, которого недавно назначили профессором по кафедре теоретической физики в Страссбурге. Последние три месяца Вейцзекер отсутствовал в университете, но оставил там много бумаг. Гоудсмит с одним из своих помощников засиживался до поздней ночи над этими письмами и документами. Приглушенный гул артиллерии с другой стороны Рейна, ругательства солдат, игравших в карты в той же комнате,- все это составляло своеобразный фон, сопутствовавший двум детективам от науки в их усилиях найти среди намеков и случайных заметок в вейцзекеровской переписке данные о состоянии германских атомных исследований. Внезапно и почти одновременно оба они испустили торжествующие возгласы. Наконец-то они встретили то, что искали месяц за месяцем! Целая пачка бумаг, относящихся к германскому урановому проекту, была извлечена на свет!

Из документов, найденных Гоудсмитом в страссбургском бюро Вейцзекера, совершенно недвусмысленно следовало, что немцы, о которых постоянно думали, что в области атомных исследований они идут впереди, в действительности по меньшей мере на два года отставали от союзников. Они еще не имели заводов для производства урана-235 или плутония-239, необходимых для осуществления цепной реакции в бомбе. Не имели они и урановых котлов, сравнимых с американскими.

Поворотный пункт в германских атомных исследованиях наступил 6 июня 1942 г. В этот день Гейзенберг докладывал германскому министру снабжения Шпееру и его штабу относительно ситуации. Гейзенберг рассказывает: "Были получены определенные доказательства того, что техническое использование атомной энергии в урановом котле возможно. Более того, на основании теоретических данных можно было ожидать, что в таком котле можно получать взрывчатое вещество для бомб. Однако изучение технических сторон проблемы атомной бомбы, например так называемых критических размеров, не производилось. Большое внимание было уделено тому, что энергия, полученная в урановом котле, могла бы быть использована в качестве первичного источника энергии, так как казалось, что такое применение более легко достижимо при меньших затратах... Это совещание было решающим для будущих судеб проекта. Шпеер решил, что работы должны продолжаться, как и прежде, в сравнительно небольших масштабах. Таким образом, единственной достижимой целью была разработка уранового котла как первичного источника энергии, и фактически вся предстоящая работа была целиком направлена на достижение этой единственной цели".

Решение Шпеера положило конец кошмару, мучившему Гейзенберга и его сотрудников. Они находились в постоянном страхе, что другой исследовательский коллектив, например группа Дибнера, работавшая в Тюрингии, мог убедить Гитлера заняться созданием атомной бомбы. Но те, кто вынашивал подобные планы, могли теперь увериться в том, что их планы были сломаны близорукостью Гитлера. Этот "сверхгениальный вождь" в 1942 г., когда он еще сам верил в близкую победу, издал приказ о том, что никакие проекты не должны осуществляться, если они не гарантируют выпуска оружия, готового к применению на полях сражений, в течение шести недель. Вейцзекер в следующих выражениях упоминает о той установке, которую он и другие участники пассивного сопротивления получили от начальника Управления вооружений: "Я припоминаю, что Шуманн, плохой физик, но чрезвычайно искусный тактик, однажды настоятельно посоветовал нам ни единым словом не заикаться перед высокопоставленными персонами относительно атомной бомбы, если мы действительно не хотим иметь с ней дела. Он говорил: "Если фюрер услышит о ней, он сейчас же спросит: "Как много времени вам потребуется?

Шесть месяцев?" И тогда, если мы не сделаем атомную бомбу в шесть месяцев, то весь ад обрушится на нас!"

Однако физики как в Германии, так и вне ее, не могли простить Вейцзекеру его дипломатическую ловкость, которую он пускал в ход, чтобы скрыть свои истинные чувства. В своем негодовании они даже забыли о том вкладе, который он, со свойственной ему осторожностью, действительно внес в борьбу против Гитлера. Миссия "Алсос" не могла удовлетвориться находкой вейцзекеровских документов. В Вашингтоне допускали, что бумаги могли быть оставлены умышленно, что является типично немецким приемом военной хитрости. Считали, что до тех пор, пока все крупные физики "не будут арестованы, а их лаборатории заняты, вопрос о том, не производилась ли где-нибудь еще в Германии работа по изготовлению атомной бомбы, остается нерешенным. Гоудсмит постоянно настаивал на том, что именно Гейзенберг мог быть душой и мозгом германского уранового проекта. Американские военные власти допускали и другую возможность, а именно, что еще какие-нибудь германские физики, о которых Гоудсмит ничего не слышал, могли работать в секрете над таким оружием. Но Гоудсмит отказался разделить их скептицизм в шутливой реплике: "Расклейщик афиш может вообразить, что в течение одной ночи превратится в военного гения, а человек, пьющий шампанское, может представить себя дипломатом. Но неспециалисты никогда не смогли бы в короткое время овладеть такими познаниями в области физики, чтобы сконструировать атомную бомбу".

Следовательно, Гейзенберг продолжал оставаться наиболее важным "военным объектом" для своего старого знакомого Гоудсмита. Там, где он был, должна была находиться и главная лаборатория для осуществления немецких планов атомного вооружения. Но где же он?

Зимой 1943-1944 гг. Гейзенберге сотрудниками построил маленькую модель реактора в одном из подвалов Далемского института. Аппарат работал на 1,5 тоннах урана и с таким же по весу количеством тяжелой воды. Но поскольку в условиях частых воздушных налетов устойчивая работа его оказалась невозможной, то весь институт постепенно был переселен в маленький городок Эхинген, в относительно безопасный район возле Швабских Альп. Высокое здание котельной, принадлежащее штутгартскому пивоваренному заводу, где до сих пор еще хранились огромные цистерны.

Для пива, оклеили серебряной фольгой и снабдили высоковольтной установкой. Канцелярии и мастерские расположили в корпусе ткацкой фабрики.

Еще более безопасное место необходимо было подобрать для сооружения нового уранового котла. Мюнхенский профессор Вольтер Герлах, хотя и относился к нацистскому режиму враждебно, тем не менее незадолго до конца войны принял руководство отделом ядерной физики в Государственном совете по исследованиям. Он припомнил, что в Тюбингене есть маленький живописный городок Хайгерлох, расположенный на двух крутых возвышенностях над рекой Эйях. Подобно большинству своих коллег, он часто приезжал сюда весной. Содержатель гостиницы "Лебедь" не возражал против сдачи в аренду складского помещения, сделанного прямо в скальном подножии холма, на котором стоял замок. Здесь в феврале 1945 г. и началось сооружение нового немецкого котла.

Во всей Германии немного таких романтических мест, как Хайгерлох. В этом самом местечке, вряд ли сильно изменившемся со времен средневековья, ныне строилась новейшая немецкая энергетическая установка - атомный котел с графитовой оболочкой, содержащий уран и тяжелую воду. Каждое утро физики приезжали на велосипедах из Эхингена, расположенного примерно в шестнадцати километрах, на работу в освещенную электричеством камеру в скале. В ожидании момента, когда реактор начнет действовать, Гейзенберг поднимался наверх в церковь, архитектура которой была смесью готики с барокко, пристроенную к замку, и разыгрывал на органе фуги Баха.

"Это был наиболее фантастический период моей жизни,- рассказывает один из участников этих экспериментов.- Мне никогда не приходилось так часто невольно думать о "Фаусте" Гуно и "Вольном стрелке" Вебера, как в это время, когда я находился в такой необыкновенно романтической местности". Но проведенные испытания привели только к частичным результатам. Не хватало урана, чтобы достигнуть критической точки начала цепной реакции. Урановые кубики, посылаемые из Берлина и из Ильма в Тюринген (где строился под руководством-Дибнера другой атомный котел), в то время не могли дойти до Хайгерлоха.

Как только организация "Алсос" узнала, где нашел убежище Гейзенберг, полковник Паш предложил, чтобы отряд американских парашютистов ойередйл вступление союзных войск в Эхинген и Хайгерлох и "обеспечил" захват Ученых-атомников и их записей. Но Гоудсмит тем временем, в результате изучения захваченных документов и опроса свидетелей, пришел к заключению, что такой шаг вовсе не нужен. Он поистине пророчествовал: "В том, что делается в Эхингене и Хайгерлохе, очень мало опасного, и я считаю, что германский проект не стоит даже вывихнутой лодыжки одного нашего солдата".

После того как фронт перестал существовать, полковник Паш стал опасаться немцев меньше чем французов, в чьей зоне оккупации оказался Эхинген. Он решил прорваться туда. Наскоро собрав небольшую ударную группу, состоявшую из двух танков, нескольких "джипов" и тяжелых транспортеров, он 22 апреля 1945 г. в половине девятого утра "захватил" Эхинген за восемнадцать часов до того, как в город вступили отряды французского генерала де Латтра. В тот же день техническая группа (группа Т) Паша оккупировала Хайгерлох. Там в последнюю минуту немцы попытались вывезти урановые кубики в безопасное место. Их погрузили на повозку и спрятали в сарай под сено. Но один из германских ученых-атомников, обращавший на себя внимание тем, что всегда высказывался патриотическими сентенциями, постарался без промедления добиться расположения новых хозяев и раскрыл потайное место. Как выяснилось, часть урана похитили молодые эхингенские крестьяне, пытавшиеся впоследствии продать его французским оккупационным властям. Но французы их арестовали и присудили к строгим наказаниям за кражу. Несколькими днями позже остатки уранового котла в камере внутри скалы были взорваны союзным отрядом, несмотря на то, что Гоудсмит таких указаний не давал и был страшно этим раздосадован.

Миссия "Алсос" в процессе своей деятельности захватила восемь членов обоих институтов кайзера Вильгельма - физического и химического. Среди них-Отто Гана, открывшего явление деления ядра, лауреата Нобелевской премии Макса фон Лауэ, а также К. Ф. фон Вейцзекера. Но Гейзенберга найти не удалось. В три часа утра он на велосипеде направился в Верхнюю Баварию, где жила его семья. По дороге его чуть не арестовал фанатик-эсэсовец. К счастью, последний согласился принять взятку в виде пачки английских сигарет, довольно сложным путем попавшей к Гейзенбергу из запасов маршала Петена, который был интернирован в замке Зигмаринген, недалеко от Эхингена.

Полковник Паш и Гоудсмит снова пустились в погоню за добычей. Однако в кабинете "того, кто удрал", они в виде утешения нашли фотографию Гейзенберга 1939 г., обменивавшегося сердечным рукопожатием не с кем иным, как с Гоудсмитом. Снимок был сделан во время последнего визита Гейзенберга в Америку, в доме Гоудсмита.

В захвате Эхингена принимал участие представитель армейской разведки генерал Гаррисон. Его эмоции, когда он увидел эту "примечательную фотографию", были довольно сложными. Гоудсмит рассказывает: "Полковник и генерал вошли в кабинет Гейзенберга. Его там не было. Но первой вещью, которую они к ужасу генерала увидели, была фотография Гейзенберга и меня, стоящих бок о бок... Подстрекаемый полковником Пашем, генерал почти уже начал верить в то, что я находился в тесном общении с врагом и не заслуживаю доверия. Я, конечно, мог бы помочь ему выйти из этого затруднения, но, по-видимому, это был не подходящий момент для того, чтобы рассказывать ему относительно интернациональной "ложи" физиков".