Глава первая, в которой выясняется, почему все-таки люди становятся физиками

Накануне своего семидесятилетия академик Капица сказал, что человеческая жизнь состоит из четырех этапов.

Первый этап - от 0 до 25 - называется детством и ребячеством, это когда человек еще не стал человеком и ведет "животный" образ жизни, как какой-нибудь фикус.

Петр Леонидович Капица

Второй этап продолжается от 25 до 50. На этом этапе человек создает себя, накапливает жизненный опыт, знания, но пятидесятилетний человек, увы, еще не совсем полноценный человек. Время от времени его все-таки обуревают животные страсти. Зрелость приходит медленно и мучительно, только на третьем этапе, от 50 до 75, человек становится Человеком. Ему уже не страшны животные страсти, он может всецело заняться творчеством, вносить коррективы в свою работу, руководить другими людьми, быть директором, начальником, иметь учеников, последователей, давать советы, ценные указания и т. д. Но это еще не все.

Самые сложные изменения происходят с человеком на последнем, на четвертом этапе. Там после 75 наступает нечто божественное: человек становится иконой. Он уже не работает, на него молятся.

Эта классификация, может быть, и неточна, но с нее удобно начать, потому что ее автор уже на первом этапе был вполне сложившимся человеком, к нему рано пришла научная зрелость, он счастливо и без мучений нашел свой путь, а сейчас, когда ему за семьдесят, нет никаких признаков появления божественности. Он не собирается превращаться в икону, чтобы на него молились.

Петр Леонидович Капица - действительный член Академии наук СССР, член Кембриджского философского общества, член Тринити колледжа, член английского Королевского общества... почетный член Общества испытателей природы, действительный член американского физического общества... почетный член английского института металлов, доктор гонорис кауза Сорбонского университета, доктор гонорис кауза университета в Осло, почетный член Датской Академии... почетный член Ирландской Академии, почетный член Индийской Академии, почетный член Германской Академии естествоиспытателей, действительный член английского Общества любителей старинных часов и прочее, и прочее, и прочее... родился в Кронштадте на острове Котлин в сорока шести верстах от порфироносного Санкт-Петербурга.

В 1894 году, в то лето, когда он впервые взглянул на мир, газета "Кронштадтский Вестник" сообщила, что в городе 49886 душ мужского и женского населения (вместе с войсками), улиц и переулков - 40, садов для общественного гулянья - 5, площадей - 6.

Кронштадт был военным городом, но кроме военных учебных заведений, о которых сообщалось вскользь, была классическая гимназия, реальное училище, школа повивальных бабок (наверное, знаменитая, потому что о ней упоминалось во всех тогдашних справочниках и путеводителях). Город поражал чистотой, опрятностью, распространением трактирного промысла, бесчисленными богоугодными заведениями. В Кронштадте был сиротский дом, приют для вдов армейского и флотского духовенства, ночлежное заведение купца Дудунина, отделение финансового общества "Ретусари", занимавшееся между прочим еще и "всемерным поощрением трезвости среди нижних чинов".

Отец Петра Леонидовича, генерал Капица, был военным инженером, строителем кронштадтской крепости. Мать кончила исторический факультет Бестужевских курсов, увлекалась фольклором, писала для детей. Кажется, никто в семье не имел прямого отношения ни к экспериментальной, ни к теоретической физике, и вообще, судя по всему, физика считалась тогда не так чтоб уж очень перспективным занятием.

Героями дня были инженеры-путейцы, изыскатели и строители Транссибирской магистрали, такие как Гарин-Михайловский. Будущее рисовалось клепаной сталью мостовых пролетов. Солнце вставало в паровозном дыму.

Молодые люди с физическим складом ума восхищались технарями Балтийского завода, строителями многопушечных дредноутов. Физики не были героями. На всю многомиллионную Россию приходилось только сто профессиональных физиков. Из них состояли Московское и Петербургское физические общества, издававшие единственный в стране физический журнал, девять тощих номеров в год.

С физикой прощались в юношеском возрасте на последнем экзамене в гимназии или в реальном, чтобы потом уже никогда к ней не возвращаться.

Интересно, почему же в самом начале века, когда никто не предвидел сегодняшнего триумфа, из великого множества вполне достойных человеческих призваний было выбрано именно это. Почему сын генерала стал физиком, а не морским офицером, купцом, врачом или адвокатом? Тогда было очень модно быть адвокатом.

Он учился в Кронштадтской гимназии. Но недолго. Из третьего класса будущего академика исключили за академическую неуспеваемость. Теперь Петр Леонидович оправдывается: "Не ладилось с древними языками", - и ему следует поверить, потому что, перейдя в реальное училище, где древних языков не изучали, он стал первым учеником.

В училище увлекся физикой. Увлечение было замечено. В виде поощрения директор училища, статский советник и кавалер, назначил ученика 6-го класса Петра Капицу заведовать физическим кабинетом.

Так выглядел 'заведующий физическим кабинетом' Кронштадтского реального училища

"Заведующий" - было не только почетным званием. Кроме почета, заведующий пользовался правом самостоятельно проводить опыты.

И все-таки чем руководствуется человек, выбирая свое призвание? Шестнадцатилетний мальчишка интересуется физикой, ну и что? Так ли уж важен первый шаг. Второй, десятый, пятнадцатый... Часто шагают по инерции или потому, что в действие вступают другие силы. Наверное, гораздо важней определить тот начальный момент, когда вдруг маленький человек начинает понимать, что он на дистанции, сойти с которой нельзя, а быть последним не интересно. Как было у Капицы? Как и когда он понял, что идет своим путем, и почему все-таки он не хотел быть ни врачом, ни купцом, ни адвокатом?

- Петр Леонидович, почему вы стали физиком?

Солнце. Весна. Четыре окна в институтский сад. В саду голуби курлыкают, будто по мокрому стеклу трут мятой газетой. На книжном шкафу терракотовая Нефертити и макет лунника.

Я вошел, сказал: "Здрасте". Меня вежливо пригласили сесть. Я сел. Капица смотрел на меня вполне добродушно.

Как-то так получилось, что среди московских журналистов академик Капица слыл тогда человеком почти недоступным. Во-первых, к нему не так-то просто прорваться, он директор института, член президиума Академии наук, у него мало свободного времени; во-вторых, о себе он ничего не рассказывает.

В редакции мне сочинили солидную бумагу, именующую меня писателем, поставили исходящий номер, печать с гербом, как будто все это - писатель, номер, герб - должно было поколебать недоступного академика, сделать мою задачу более простой.

Референт Капицы, Павел Евгеньевич Рубинин, прочел эту бумагу без энтузиазма, вздохнул, положил в папку для прочих бумаг, посмотрел на меня грустно-грустно, затем вошел в кабинет Капицы, и там состоялся короткий диалог, вероятно, в таком духе:

- Петр Леонидович, к вам Добровольский.

- Кто такой Добровольский?

- Писатель.

- Писатель? Что он написал?

- Пока вроде ничего.

- Ничего? Интересно. Давай его сюда. Говорят, что сам себя Капица считает ехидным и гордится своим ехидством, как величайшей человеческой добродетелью. Но надо мной он не стал ехидничать, пожалел. Я сказал, стараясь быть вполне независимым:

- Петр Леонидович, у нас в редакции замыслили новую рубрику...

Он молча улыбнулся: "Ваше дело, замыслили так замыслили. Валяйте дальше, молодой человек". Но он ничего не сказал, только улыбнулся. Говорил я.

Когда в пятилетнем возрасте первый раз спускаешься по эскалатору в метро,- то же чувство. Тебя несет, и от тебя ничего не зависит, ты не в силах остановиться. Вдруг я начал рассказывать, что писал очерки об уральских камнерезах. Писал о шахтерах Яновского гидрорудника и еще о знаменитом пожарнике Непавине. Очерк назывался "И горит в моем сердце пожар". Неплохо, верно? Но так получилось, что все мои герои были моими ровесниками, а теперь у меня много трудных вопросов. И первый вопрос:

- Петр Леонидович, почему вы стали физиком?

Он отреагировал необыкновенно быстро. Почти мгновенно.

- То есть как "почему"? Почему люди становятся физиками? - Засмеялся и заморгал часто-часто.- Я редактирую "Журнал экспериментальной и теоретической физики", в прошлом году к нам прислали работу. Написал ее ученик десятого класса...

На всякий случай я улыбнулся.

- Да, ученик десятого класса, - продолжал Капица. - Ничего выдающегося в работе не было, публиковать ее не стали, но для ученика десятого класса такая работа вполне на высшем уровне. Надо сказать, что в семье физиков нет. Отец умер, мать служит в городском кинопрокате. Очень простая семья, и живут трудно. Он приезжал к нам в институт, водили его по лабораториям. Все было хорошо. Вернулся домой и попал под суд. Срезал телефонную трубку. Магниты ему были нужны. Экспериментатор-Капица откинулся в кресле. Седая челка упала ему на лоб. Он боднул головой. Один раз. Потом второй. И когда ничего не получилось, пригладил волосы рукой.

- Суд его не наказал... Разобрались. А вот из школы выгнали. Сейчас он у Лаврентьева. Помогли ему уехать в Новосибирск. Работает лаборантом и учится в университете. Может стать хорошим физиком.

Фамилию этого молодого физика называть не стоит. Капица считает, что "паблисити" молодым ученым не всегда на пользу. Если так, то пусть молодой физик условно будет просто учеником 10-го класса. Это неважно. Важно, что за судьбу ученика 10-го класса было дано сражение.

Подробности рассказывал мне Павел Евгеньевич. Он ездил в город, где жил ученик 10-го класса. "Не портите нам детей!"-выговаривала классная руководительница, опытный педагог. Она не могла поверить, что у среднеуспевающего ученика могут быть какие-то таланты, поэтому нервничала.

Со стороны все выглядело достаточно странно. Академик, директор крупнейшего института нашел время, чтобы помочь незнакомому ученику 10-го класса, а школьные учителя не могли разобраться что к чему.

"Над молодежью можно смеяться. Язвить над ней можно и нужно, ломать ей шеи нельзя", - сказал Капица.

Но кроме первого вопроса, было заготовлено еще два. Один о взаимосвязанности науки и искусства (хотя бы несколько слов в подтверждение мандельштамовского тезиса о том, что железные дороги изменили весь ритм и строй русской прозы), потом хотелось, чтобы Капица поделился с читателями "Литературной газеты" своими мыслями относительно современной литературы.

Разговор продолжался минут двадцать. Не больше. Он посмотрел на часы. Я встал. Других вопросов у меня заготовлено не было. А у него не было времени.

Я знал точно, что о себе он не скажет ни слова. Ни сейчас, ни после, но я знал уже, что буду писать о нем и мне придется выспрашивать его друзей, знакомых, сослуживцев. Это трудней, но это тоже метод. Мне нужно было увидеть его хотя бы еще раз, я сказал, уже стоя перед его столом:

- Петр Леонидович, я уполномочен пригласить вас в театр МГУ. Ребята хотели бы видеть вас у себя.

- Когда?

- Двадцать пятого.

Капица посмотрел на календарь, постучал пальцем по настольному стеклу, закусил губу, вспоминал, что у него двадцать пятого вечером, сказал:

- Хорошо. Я постараюсь. До свидания. В тот же день я начал собирать воспоминания.

В юности Капица не срезал телефонных трубок, может быть, потому, что телефонов было несравненно меньше. Зато в достаточном количестве были другие соблазны и другие трудности.

Реальное училище Капица закончил с отличием. Хотел поступать на физико-математический факультет Петербургского университета. Его не приняли: реальные училища готовили для поступления в технические институты, училища не давали своим выпускникам "Аттестата зрелости", а следовательно, и права поступления в университеты. В реальных не проходили греческого и латыни, а университетское начальство придерживалось раз и навсегда установленных правил и делать исключение даже "ради очевидных способностей абитуриента Петра Капицы" было отнюдь не намерено. Он поступил на электромеханический факультет Политехнического института. Ему повезло.

Санкт-Петербургский политехнический имени Петра Великого находился на особом положении: он подчинялся Министерству финансов, а оно было богатым и либеральным в отличие от Министерства просвещения, которое было бедным и реакционным.

К тому же, в отличие от других технических институтов России, Петербургский политехнический был задуман не как высшая техническая школа, а как технический университет. Основатель института министр финансов Витте писал, что стояла задача создать "такую организацию, которая наиболее способна была бы развивать молодых людей, давать им общечеловеческие знания, вследствие соприкосновения с товарищами, занимающимися всевозможными специальностями".

Пользуясь своим влиянием, Витте пригласил в институт многих опальных профессоров, известных не только в академических, но и в полицейских кругах.

Среди создателей института были химик Менделеев, металлург Чернов, изобретатель радио Попов. Лекции читали Меншуткин, Крылов, Шателен. Много сил было затрачено, чтобы в царской России, в молодом институте, не имеющем еще своих традиций, установить разумные порядки.

Витте не интересовали политические убеждения институтских профессоров. Промышленность требовала хороших специалистов, а не просто верноподданных холуев. С этим уже нельзя было не считаться.

В Политехническом строились прекрасные общежития, библиотеки, лаборатории. Витте не скупился. Из-за своей щедрости он имел массу неприятностей при дворе, но тем не менее заказывал оборудование у лучших германских и английских фирм.

Министерство просвещения писало докладные на высочайшее имя. Критиковались учебные программы, строились козни, делались намеки. В воспоминаниях Витте читаем: "Я встречал затруднения в организации и устройстве этого института не только в смысле денежных затрат, ибо мне указали, когда я задумаю что-нибудь такое сделать, то нахожу деньги, а когда просят у меня на свои потребности, я скуплюсь, но кроме того, я встречал затруднения и политические, мне указали, что я устраиваю такое заведение, которое впоследствии может внести смуту, говорили: разве мало у нас университетов, и с университетскими студентами мы не можем справляться, постоянные беспорядки, а тут Витте под носом желает устроить еще новый громадный университет, который будет новым источником всяких беспорядков".

Очень скоро возник, или, как пишет Витте, "явился вопрос", кто будет директором Политехнического. Нужно было назначить человека порядочного, но не возбуждающего в высших сферах никаких сомнений.

Директором Политехнического был назначен отставной капитан гвардейской пешей артиллерии Андрей Григорьевич Гагарин. У Гагарина были отличные анкетные данные.

Мама Гагарина служила статс-дамой, жена была княжной Оболенской, два брата которой - Александр Дмитриевич и Алексей Дмитриевич - состояли членами Государственного совета. Такой кандидатурой при дворе были вполне довольны. А если учесть, что Гагарин был хорошим ученым и порядочным человеком, то станет понятно: Витте умел подбирать кадры.

Осенью 1912 года Капица был официально зачислен в число студентов электромеханического факультета. До начала занятий он дал подписку о том, что обязуется выполнять институтские правила, получил "лекционный билет", мог носить студенческую тужурку с погончиками, на которых блестели две буквы "Р", что значило: "Petrus Primus", и фуражку с эмблемой Политехнического института.

Преподаванию физики на электромеханическом факультете (или, как тогда говорили, отделении) уделялось особое внимание. Курс физики был поставлен по-новому, совсем не так, как в университете. Считалось, что основные знания студенты должны получать не на лекциях, со слов уважаемых лекторов, а в лабораториях, самостоятельно проводя эксперименты и анализируя полученные результаты.

Кафедрой физики заведовал профессор Владимир Владимирович Скобельцын, отец академика Дмитрия Владимировича Скобельцына, специалиста по космическим лучам. Это был честный человек. В 1901 году после избиения студенческой демонстрации профессор Скобельцын подписал протест, где защитники отечества казаки назывались погромщиками. У Скобельцына были неприятности. Но тем не менее всемогущий Витте пригласил Скобельцына преподавать во вновь созданный Политехнический.

Владимир Владимирович Скобельцын любил свое дело. Это он пригласил на кафедру Абрама Федоровича Иоффе и добился его назначения, что было совсем не просто.

Доктор физики Иоффе был в плохих отношениях с университетскими авторитетами и к тому же был евреем. Скобельцыну пришлось долго убеждать начальство.

Инженер по образованию, Иоффе считал физику основой техники, старался привлечь будущих инженеров к научной работе. Он-то и стал первым научным руководителем студента Капицы.

Почти пятьдесят лет спустя, выступая перед студентами Московского физтеха, Петр Леонидович рассказал шутливую историю про неведомого почтмейстера из неведомого города.

Студентам было интересно, как сам Капица расскажет о причинах, заставлявших его находить для себя задачи в самых разных областях физики. Заниматься сначала сверхсильными магнитными полями, потом сверхтекучестью гелия, потом кислородом... Капица подумал и начал рассказывать про почтмейстера.

Был почтмейстер добрым малым и писал письма для всех желающих. Его часто просили: он считался самым грамотным. Но потом как-то вдруг выяснилось, что добрый почтмейстер все письма пишет по одному адресу, а именно - в город Конотоп. Возникает вопрос - почему в Конотоп?

После недолгих разбирательств оказывается, что у почтмейстера здорово выходит заглавная буква "К".

Из всей этой истории, очевидно, следует, что во избежание неприятностей всякий специалист должен одинаково красиво писать все буквы.

Так сказал Капица. Так его поняли. Но было бы интересней, если бы он повернул эту мысль иначе. Если бы он сказал, что настоящий специалист все-таки всегда пишет по одному и тому же адресу.

У большого ученого, совсем также, как у большого композитора, писателя, политика, свой почерк. Разумеется, не в графическом смысле. Время каллиграфов прошло. Никого уже не интересует буква, как она написана. Черт с ней, с буквой. В первом классе разрешили писать авторучками, и это знамение времени. Пусть буквы будут корявыми. В конце концов есть стенография, полиграфия, вычислительные машины. Корректоры разберутся. Если, конечно, есть смысл разбираться. Главное - точный адрес. Скажем, так.

В своей первой научной работе студент Капица разработал оригинальный способ получения тонких кварцевых нитей. Сделать тонкую и ровную кварцевую нить было настолько сложно, что это казалось невозможным. Но нити были нужны для подвеса прибора, и тогда Капица разработал свой метод.

В узком, темном коридоре по полу расстелили мягкое бархатное полотнище. Капица принес игрушечный лук и стрелу. Технологию отработали на месте.

Конец стрелы опускался в расплавленный кварц, натягивалась тетива, и стрела, вытягивая тонкую нитку, летела по коридору, падала на бархат.

Можно считать, что это решение инженерной задачи. Если так, то это и есть та самая одна и та же буква в почерке Капицы. Его почерк - неожиданная изобретательность, и во всем какой-то чисто русский размах, то, что зарубежные исследователи его творчества называют "русской эксцентричностью".

Открыть эффект - полдела. Чтобы новое открытие двигалось, взрывалось или кормил* людей, оно должно заинтересовать инженера. В конечном счете именно инженер проводит новое открытие в жизнь. Ученый имеет дело с явлениями, инженер - с вещами. В том-то и состоит уникальность таланта Капицы, что, решая самые сложные научные проблемы, он был еще и инженером.

Капица говорит:

- По моему мнению, хороших инженеров мало. Инженер должен состоять из четырех частей: 25 процентов теоретического образования, 25 процентов - художественного (машину нельзя проектировать, ее нужно рисовать. Меня так учили, и я так тоже считаю).

Кроме этого, на 25 процентов инженер должен быть экспериментатором, чтобы уметь исследовать свою машину, и на оставшиеся 25 процентов он должен быть изобретателем. Это, конечно, грубо. Могут быть вариации, но все эти элементы необходимы.

В институте студент Капица был так занят своей физикой, что даже всеобщее студенческое увлечение авиацией его не задело.

Это было время, когда весь мир переживал полеты Блерио. Имена братьев Райт упоминались в церковных проповедях. Уточкин и Нестеров были уже национальными героями. Молодые пижоны удивляли Невский брюками "а-ля пилот" и кожаными авиаторскими тужурками. По вечерам на островах девочки мадам Розали трясли кружевными юбками под веселый ганец матчиш: "Нет, не заглохнет его мотор..." В моду входили плоские банты, очень похожие на пропеллеры тогдашних самолетов, а -в газетах писали;

"Спешите жить! 80 верст в час!"

Ночной рекорд!

Нам сообщили: 24 сентября авиатор Сци-пио прилетел из Киева в Житомир, пролетев 128 верст в 1 час 8 минут, и спустился в темноте на ипподроме. Полет совершался при силе ветра в 10 метров.

Оригинальный рекорд!

Собственный корреспондент пишет: 3 октября в Гатчине выдержала экзамен на звание пилота-авиатора г-жа Анатра, вдова одесского спортсмена, разбившегося насмерть в прошлом году. Г-жа Анатра летает на "фармане", она ученица М. Н. Ефимова, от которого заимствовала всю его манеру - красивые подъемы, спуски и плавность полета.

Менялся темп жизни, ее ритм и рисунок. Возникал новый масштаб скоростей. Авиация казалась величайшей сенсацией и модной болезнью. Это замечалось и не замечалось совсем так же, как сейчас, когда наши девочки, сами того не зная, носят удивительно мудрые прически: на затылке гладко, а потом вдруг на уровне подбородка два хвостика - влево хвостик и вправо хвостик. Аэромеханики уверяют, что именно так происходит растекание струи при выходе из ракетной дюзы. Каждое время имеет свой рисунок.

Капица был студентом третьего курса, когда началась мировая война.

Накануне в Кронштадте встречали французскую эскадру.

Президент Пуанкарэ свидетельствовал свое уважение самодержцу Николаю Александровичу. Войны ждали с минуты на минуту. И вот, в воскресенье 20 июля 1914 года на афишных тумбах с утра появился "Высочайший манифест":

"Божьей милостью, мы, Николай второй, император и самодержец Всероссийский, царь Польский, великий князь Финляндский и прочая и прочая и прочая, объявляем всем нашим верноподданным..."

В два часа дня площадь перед Зимним дворцом была заполнена верноподданными. Шли с Морской, через арку Главного штаба. Шли от Адмиралтейства с Невского, с набережной. Во избежание давки чины полиции развели Дворцовый мост.

В начале третьего на площадь вынесли чудотворные иконы Спаса Нерукотворного и Казанской Божьей Матери. Из дворца вышли генералы свиты, на балконе показался государь император с августейшей супругой Александрой Федоровной, и тут же над площадью вспорхнула стая белых голубей, и один самый умный белый голубь подлетел к государю и опустился подле на решетку балкона. Разомлевший от восторга корреспондент "Петербургского курьера" на следующий день писал, что слышал, как в пораженной толпе пронеслось в едином порыве: "Даже природа с нами!"

Началась первая мировая война. В студенческих общежитиях по вечерам спорили о стратегии и тактике. В библиотеке повесили карту, на ней рисовали красные и синие стрелы. В остальном жизнь Политехнического выглядела по-старому, если не считать, что сменили институтскую вывеску. Вместо "Петербургский политехнический написали "Петроградский". Вышло такое постановление.

"Биржевые ведомости"

экстренный выпуск, Вторник, 19 августа 1914 года

Мы легли спать в Петербурге и проснулись в Петрограде!

Ура, Господа!

К концу первого военного года студентов начали приглашать в армию. На курсы воздухоплавания при кораблестроительном факультете уже принимали не только офицеров.

Сыны лучших семейств надевали мундиры гвардейских полков. В "Столице и усадьбе" (великосветском журнале о красивой жизни) печатали фотографии великих княгинь в платьях сестер милосердия.

В Политехническом устроили военный госпиталь. Начали строить хлорпикриновый завод, разработали технологию производства отравляющих газов.

Механические мастерские института со всем персоналом были переданы военным. Балтийские подводники начали забирать из физической лаборатории вольтметры и миллиамперметры.

В свое время Витте не скупился, и такие качественные приборы были только в лабораториях Политехнического.

В 1915 году Капица стал солдатом. Он служил шофером в санитарном отряде на польском фронте, гонял по разбитым армейским дорогам крытый брезентом грузовичок. Он помнит, были тысячи раненых и грязь по ступицы.

Газеты сообщали, что такая грязь только в пределах Российской империи и еще почему-то в Испании,