"Физики как стилисты"

Интересно, что много лет спустя статье Эренфеста "Об одной механической теореме..." посвятил часть своей речи Хендрик Крамерс, вступая в качестве преемника Павла Сигизмундовича в должность профессора Лейденского университета. Церемония происходила 24 сентября 1934 года, в первую годовщину со дня смерти Эренфеста.

Как и сам Эренфест когда-то, Крамерс выступал перед разношерстной публикой и поэтому выбрал доступную для слушателей тему - "Физики как стилисты".

В добрые старые времена, говорил он, лет двести-триста назад, стиль научных работ был по сравнению с нынешним куда менее лаконичным. Скажем, Кеплер или Галилей разукрашивали свои творения "вступлениями в духе Гомера", отточенными фразами, в которых сравнивали свои взгляды со взглядами предшественников или противников. Доказывая что-то, они не стеснялись прибегать к доводам ad hominem - рассчитанным скорее на чувства, чем на разум.

Иными словами, научный стиль был более литературным. О красоте "чистой рациональности", о том, что и она представляет собой некую форму, наподобие художественной формы, в те времена "вряд ли имели представление".

Мало-помалу, однако, "литература" стала изгоняться из научных работ. Какое бы то ни было проявление человеческих чувств, личности автора безоговорочно исключалось как не относящееся к делу и противоречащее духу науки. На протяжении XIX века сложился новый научный стиль, который господствует и по сей день,- строгий, лаконичный, безликий.

Тем не менее до сих пор, продолжал Крамерс, ощущается ностальгия по этим самым "добрым старым временам". За бесстрастными строчками научных статей люди пытаются разглядеть живое лицо автора.

Как пример Крамерс и приводит статью Эренфеста. В ней, по мнению Крамерса, Эренфест достиг, пожалуй, "самой крайней противоположности изящному дивертисменту": четкая наглядность, убедительное разделение различных аргументов, строгий порядок распределения материала по параграфам и подпараграфам позволяют считать ее идеальной по форме. Вместе с тем, как представляется Крамерсу, то, что хотел сказать Эренфест, все же выходит за пределы этих жестких рамок - кажется, что он постоянно ведет противоборство с неким невидимым противником.

Но это может почувствовать он, Хендрик Крамерс, человек, хорошо знавший Эренфеста. А как быть читателю, который был с ним незнаком? Он ведь тоже пытается разглядеть лицо автора, распознать какие-то черты его личности. При этом, естественно, такой читатель не может отрешиться от особенностей своего собственного характера и подчас "сильно ошибается в своих оценках".

В результате возникает вопрос: так ли уж хорош сложившийся ныне "идеал" научного стиля?

Такой вопрос задает Хендрик Крамерс. Должен признаться, что и мне, публицисту, литератору, этот вопрос по душе. Мне бы тоже хотелось, чтобы язык научных работ был более "очеловеченным", я уже не однажды упоминал о том в печати. В одной из статей (опубликованной в 1968 году) у меня даже была фраза о "добрых старых временах", напоминающая соответствующее место в статье Крамерса. Только под "добрыми старыми временами", "когда научные работы писались еще простым человеческим языком", я имел в виду срок более близкий - "лет сорок назад". Должно быть, расхождение между мной и Крамерсом в оценке сроков объясняется тем, что я имел в виду не физику, а другие, менее "строгие" науки, приводил в пример работы Циолковского, Вернадского... Физика обрела нынешний "рациональный" стиль раньше других наук.

Между прочим, у меня в статье была еще такая аттестация научного языка "добрых старых времен":

"Это был не только простой язык, но подчас и довольно поэтичный. В монографии, посвященной инфекционным болезням, например, можно было прочесть "костры эпидемий". В этих "кострах", если хотите, можно увидеть даже ассоциативный образ: костры, на которых когда-то во время мора сжигали погибших".

После выхода статьи мне позвонил один научный работник. Он горячо доказывал, что "костры эпидемий" в научном труде - это плохо: это отвлекает, мешает следить за ходом мысли и вообще... Думаю, в нем просто-напросто говорила сила привычки: он привык, беря в руки научный труд, встречать в нем язык определенного рода и по-другому уже не мыслил себе положение дел.

Я попробовал почитать его собственные работы. Это оказалось довольно трудным занятием. Не только потому, что тематика их была чересчур специальной. Это бы еще ничего, но язык... Он был не просто сухим - он изобиловал концеляризмами, всеми этими "в настоящее время", "в данный момент", "на данном этапе", от которых взгляд отскакивает, словно мяч от стенки.

В том-то и дело, что писать просто "хорошим" языком, не чувствуя языка, невозможно - неминуемо тебя захлестнет волна из различных словечек и оборотов-уродцев. Невозможно смотреть на язык как на некий нейтральный инструмент, как на какое-то вспомогательное техническое средство для передачи мыслей. Тут только так: или - или. Или ты держишь под эстетическим контролем, как у тебя ложатся на бумагу слова, или же, если контроля нет, они начинают вытворять черте что...

Эстетический контроль - это не обязательно "костры эпидемий". Он может уживаться и с чисто "рациональным" стилем, важно только ощущать этот стиль. Такое ощущение как раз было свойственно Эренфесту.

Но, в общем-то, "рациональный" стиль не был единственным, присущим ему. Среди его работ встречаются также прекрасные образцы научной публицистики, о некоторых из них я уже упоминал. К ней он прибегал, когда в этом была какая-то особенная потребность - необходимость вступить в полемику, опровергнуть что-то... Одним словом, он выбирал "средства" в зависимости от "цели". Как сказал Крамерс, Эренфест "специально обдумывал проблемы стиля".

Оппонент. 19.15-1917 годы. Статьи по теории капиллярности кристаллических форм, по интерференции рентгеновских лучей в двухатомных газах, по кинетической интерпретации осмотического давления (опять он возвращается к старым статистическим темам)... Статья "Парадокс в теории броуновского движения". Опять парадокс...

Автор. Стоп, стоп, стоп! Вы пропустили важную публикацию 1916 года - "Об адиабатических изменениях системы в связи с квантовой теорией". Это продолжение цикла работ по адиабатическим инвариантам, весьма значительная веха в разработке этого направления. Что касается, допустим, его статей по теории капиллярности кристаллических форм, они были связаны с его лекциями "по различным теориям кристаллических структур", к которым он готовился в то время,- он ведь прежде всего был университетский профессор. Это еще одна важная , черта Эренфеста: другой бы полистал литературу, познакомился с последними публикациями - и курс лекций готов. Эренфест же с головой уходит в эту проблему, сам начинает заниматься ею как исследователь, набрасывает для себя поистине грандиозную программу.

"Хочу рассказать тебе,- пишет он Иоффе в августе 1913 года,- на что я рассчитывал, когда примерно недель 5 тому назад начал заниматься этими вопросами.

1. Хотелось сделать критический обзор теорий строения кристаллов, созданных Браве, Федоровым, Зонке, Шенфлиссом, Барлоу и Меллардом...
2. ...Критически осмыслить, насколько возможным окажется получить, исходя из плоскости спаянности и скольжения... переход к кристаллическим плоскостям с различными индексами, к образованию двойников, а далее... к строению различных кристаллов.
3. Посмотреть, что до сих пор было сделано теоретически по статике молекул кристаллов.
4. Проанализировать теорию капиллярности кристаллических форм по Кюри.
5. Разобраться в федоровской технике кристаллохимического анализа".

Как всегда, грандиозные задачи, которые он сам перед собой выдвигает, вызывают у него множество переживаний, опасения возможной неудачи ("...Быть может, мне и не удастся одолеть весь этот... материал..."). Его удручает, что он никак не может понять "основную идею систематизации кристаллов по Федорову". Однако читать лекции, не освоив материал по-настоящему, не внеся свою лепту в его научную разработку, он не может. Не так он устроен.

Впрочем, есть еще одна причина, почему он так глубоко "влезает" в эти проблемы - эта область пока не захвачена бурной волной происходящей в физике революции. Долго ли, однако, сохранится такое положение? "Возможно, я здорово заблуждаюсь, увлекаясь так сильно вопросами строения кристаллов,- пишет он Иоффе.- По сути дела, это бегство от сумятицы квантовых проблем, но, к сожалению, и эта область... уже в ближайшее время будет совершенно затоплена (квантами)". И снова знакомый мотив: "Я завидую тому, что у тебя есть свой "уголок", в который ты можешь запрятаться".

Если же говорить о работе по интерференции рентгеновских лучей, ее он делал, напротив, "вопреки" лекциям, "вопреки" "учительствованию". Началось это незадолго перед рождественскими каникулами (дело происходило в декабре 1913 года), когда внимание Эренфеста привлекло открытие дифракции рентгеновских лучей на кристаллической решетке, доказывавшее их волновую природу. На каникулы ему "удалось полностью изолироваться" и сосредоточиться на этой проблеме. Как всегда, со свойственной ему привычкой к "самоуничижению" он пишет, что принялся за этот вопрос не для того, чтобы "вывести что-либо новое, а так, чтобы разобраться в нем".

В конце концов эта работа и вылилась в статью "Об интерференционных явлениях, имеющих место при прохождении рентгеновских лучей через двухатомный газ". Статья имела большое значение для теории дифракции рентгеновских лучей и "положила начало рентгенографическому анализу аморфных жидкостей" (такая формула фигурировала при избрании Эренфеста членом-корреспондентом Российской Академии наук).

Оппонент. Я вовсе не хочу сказать, что работы Эренфеста по кристаллам или интерференции рентгеновских лучей не имели значения. Просто когда смотришь список этих работ, становится очевидным: слишком разбрасывается человек, не может сосредоточиться на главном. А главным в это время для него, несомненно, была теория адиабатических инвариантов.

Автор. По-моему, все-таки вы слишком отроги к Эренфесту. Если взять список трудов любого крупного физика, вы в нем найдете немало работ, которые вроде бы лежат в стороне от главной, магистральной линии. У того же Эйнштейна немало работ, к которым он обратился как бы случайно. Кстати, на это обращал внимание сам Эренфест, предупреждая Иоффе в июле 1921 года, как надо вести себя с Эйнштейном в случае их встречи: "Сейчас ним нелегко обсуждать что-либо, исключая теорию гравитации, если это не окажется одним из вопросов, которым он случайно в настоящее время занимается..."

Оппонент. Ну вот видите, у Эйнштейна в то время теория тяготения доминировала над всем остальным, случайным. И так бывало в любой период его жизни: у него всегда имелось что-то основное, главное. У Эренфеста же, наоборот, доминировало случайное.

Автор. ...Или возьмите кого-либо из современных ученых, Я. Б. Зельдовича например. У него нередко появляются на первый взгляд неожиданные темы. По-видимому, о том, что неожиданно и что не неожиданно, надо судить не по внешним, а по каким-то внутренним признакам: у крупного ученого направление работы нередко определяется стремлением к какой-то внутренней гармонии, а не к внешней последовательности и единообразию. Причем иногда он сам не может сказать, почему именно эта тема привлекла его внимание. Тут как в поэзии: мелькнул какой-то образ, какая-то идея - и рождается стихотворение. Здесь же - рождается статья...

Оппонент. В общем-то, конечно, ничего тут предосудительного нет. Если человек сам не переживает, что он разбрасывается, не может сосредоточиться на чем-то родном. Но Эренфест, как мы знаем, переживал. Поэтому Мы не можем смотреть на эти случайные темы как на нормальное явление - это как раз то, что его угнетало, от чего бы он рад был избавиться да не мог. В результате мы вынуждены сегодня прибегать в отношении этих его работ к двойной системе оценок: с одной стороны, рассматривать их сами по себе, не принимая во внимание личность автора, с другой - соотносить их с его личностью, с теми чувствами, которые он испытывал, когда делалась работа.