Блажен, кто посетил сей мир в его минуты роковые?

Это строка из Тютчева. У него она без вопросительного знака. Поэт уверен: "блажен".

В 1933 году к власти в Германии пришел Гитлер. Поток изгнанников устремился из этой страны. Было среди них немало ученых-физиков. Их судьбу Эренфест переживал, как свою собственную.

Как всегда, это были деятельные переживания. Со всей энергией и свойственным ему мужественным реализмом он бросается помогать коллегам. Причем не каким-то отдельным людям - едва ли не всем, кто нуждается в помощи. Естественным ходом вещей он водворяется в центре событий: через него идут потоки информации "оттуда" и "туда", вокруг него все вертится, возле него все берет начало.

"Немецкие, нееврейские, коллеги просят меня возможно скорее приехать в Берлин для беседы,- пишет он П. Л. Капице в конце апреля 1933 года (Капица работал тогда в Кембридже у Резерфорда).- В связи с этим мне было бы страшно важно знать, что бы Вы могли установить относительно возможности устроить на работу очень хороших физиков в каких-либо университетах или колледжах в английских колониях (например, в Западной Канаде, Новой Зеландии, Австралии, Южной Америке)".

"Гайтлер, Лондон, Пайерлс, Блох, Бете,- сообщает он Иоффе в мае,- будут иметь возможность устроиться сначала, может быть, если не очень солидно, но все же довольно скоро и вполне прилично. Но, например, для Гордона, Элъзассера, Теллера^*, Нордгейма это уже не так вероятно. Во всяком случае я примерно через 4-6 недель уже буду также иметь довольно подробные списки еще мало известных, но очень хороших теоретиков и экспериментаторов. Что же касается ординарных ученых, то для многих еще совершенно не известно, что с ними будет или что делать им самим..."

^* (Эдвард Теллер (уроженец Венгрии) из Германии эмигрировал в Данию, затем в Англию. С 1935 года живет и работает в США. Участвовал в создании атомной и термоядерной бомб. Известен своими выступлениями против разоружения и разрядки международной напряженности.)

В мае же - Капице:

"Я получаю все более длинные списки молодых физиков и физико-химиков, определенно уволенных. Как только картина станет яснее, я Вам снова напишу об этом. В настоящее время, с точки зрения географии, сведения слишком несимметричны, они касаются лишь Севера и совершенно не касаются Юга.

Я твердо надеюсь, что Вам... удастся, особенно в сотрудничестве с Бельгией, хотя бы краткосрочными приглашениями морально поддержать многих молодых теоретиков".

Полтора месяца спустя в письме к Иоффе:

"На твои вопросы относительно физиков (в Германии) я, к сожалению, смогу ответить тебе только очень неполно и недостаточно достоверно. Несмотря на обширную переписку и многие личные переговоры, сам я не могу составить себе правильного представления о положении дел с лучшими физиками-теоретиками. Дополнительно только вот что- Поляни приглашен в Англию..."

Как и все, что делает Эренфест, он стремится организовать помощь коллегам основательно и надежно. Так, он пишет Капице:

"Я очень сожалею, что до сих пор нет никакого центрального справочного пункта для физиков, где можно было бы собрать все сообщения из Англии, Скандинавии, Бельгии, Франции и Голландии о действиях в пользу различных известных физиков.

Я был бы готов организовать в Голландии работу такого центрального пункта для теоретиков..."

Не всем увольняемым удавалось выбраться из Германии. Павел Сигизмундович использовал все возможности, чтобы как-то облегчить положение таких людей Он был своего рода "гением коммуникабельности", у него имелись связи повсюду в ученом мире, едва ли не во всех странах, где только существовала теоретическая физика. Сейчас это слово "связи" опошлено. Подразумевается, что человек, умеющий налаживать связи, делает это ради собственного благополучия. К Эренфесту это, конечно, ни в коей мере не относилось. Для него хорошо налаженные связи между учеными разных стран означали непременное условие существования науки. Ради этого он неустанно трудился. Я уж не говорю о том, что сам его характер, живой, общительный, сама его натура, исполненная жадности до встреч с людьми, жаждущая новых знакомств (исключение тут, пожалуй, составляли лишь самые последние годы), предрасполагали к этому. Среди немецких ученых, как и среди остальных немцев, когда к власти пришли нацисты, произошло разделение. Были борцы, были жертвы, были безразличные конформисты, были, наконец, единомышленники и пособники фашистов. В числе последних оказался Иоганнес Штарк, талантливый физик, нобелевский лауреат, работами которого Эренфест не однажды восхищался, лекции которого в Геттингене слушал еще в начале века (собственно говоря, ради них он и приехал в 1901 году в Геттинген из Вены). Со своей стороны, Штарк тоже ценил Эренфеста. И вот выясняется, что Штарк не только одаренный ученый, но и активный, влиятельный нацист. Собственно говоря, из числа физиков два наиболее громких имени - Штарка и Филиппа Ленарда, тоже нобелевского лауреата, тоже активного члена нацистской партии,- и остались в истории того периода как яркий пример предательства гуманистических идеалов науки.

Разумеется, Эренфест ни секунды не колебался в своей оценке нацистов. Точно так же, как Эйнштейн, он ненавидел насилие, ненавидел войну (а то, что новые правители Германии берут курс на нее, было очевидно уже тогда). Эйнштейн еще в годы первой мировой войны писал: "Международная катастрофа легла на меня, как интернационалиста, тяжким бременем. Живя в эту "великую эпоху", трудно примириться с тем, что ты принадлежишь к идиотскому, отвратительному виду, который хвастается своей "свободой воли". Как я хотел бы, чтобы где-нибудь существовал остров для тех, кто мудр и доброжелателен". То же самое мог бы сказать и Эренфест. Вместе с тем, будучи человеком трезвым, он, конечно, не преминул воспользоваться старыми знакомствами в Германии, чтобы помочь тем, кому можно было помочь. Иоффе вспоминал позднее, что Павел Сигизмун-дович пытался использовать личные связи с влиятельными в фашистской Германии физиками и математиками, чтобы облегчить положение ученых с антифашистским прошлым или же с "недостаточно арийским" происхождением.

В начале мая 1933 года Эренфест совершил специальную поездку в Берлин по делам увольняемых и изгоняемых физиков. Долгий, трехчасовой разговор состоялся у него и со Штарком, "несмотря на коренные разногласия во мнениях". В письме к Капице он высказывает предложение пригласить Штарка в Кембридж и там побеседовать с ним, ведь в данный момент он (как и Ленард) является "важным советником правительства". Почему эту беседу стоит провести именно в Кембридже? Потому что Штарк с "безграничным почитанием" относится к Резерфорду.

Мы знаем: когда человеку плохо, он может найти утешение в хлопотах о других людях, которым тоже тяжело, может, тяжелее, чем ему самому. Вроде бы именно в таком положении оказался Эренфест. Ему бы, кажется, взбодриться, забыть хотя бы на время о своих бедах. Но нет, он не может забыть. Слишком многое сошлось и пересеклось, не одна лишь печальная участь немецких коллег.

Да и в самом том факте, что "очень хорошие" физики, бежавшие из Германии, пребывают не у дел, он видит упрек самому себе: он-то, "не такой хороший", "не такой сильный", тем не менее вполне благополучен. Уже цитированное, из письма Капице:

"В нынешней ситуации мое дальнейшее пребывание на моем лейденском посту (вместо того чтобы освободить его для какого-нибудь первоклассного ученого помоложе или во всяком случае покрепче) стало для меня... абсолютно непереносимым..."

...Кажется символичным, что год его смерти - 1933-й. Для миллионов людей то было начало движения к трагедии. Только несколько месяцев Эренфест прошел с ними по этому пути, но для него и этого оказалось достаточно. Иоффе, так и сказал: "Эренфест погиб в год захвата власти в Германии Гитлером".

Наш спор закончился. Не знаю, убедил ли я своего оппонента. Не уверен. Не всякого можно убедить логическими доводами. В конце концов человек часто отстаивает какую-то точку зрения просто потому, что она чем-то для него удобна (хотя этого он сам может и не сознавать). В таком случае логика пасует. "Никакой загадки Эренфеста нет. Просто он был очень честолюбив, его мучило, что другие получают лучшие результаты, чем он". Ссылка на честолюбие удобна тем, что понятна: не так уж мало честолюбивых людей. В то же время таких, кто способен остро переживать столкновение "естественного влечения сердца" с нравственным долгом и непреодолимыми внешними препятствиями, несравненно меньше. Может даже показаться, что в наш "трезвый" век их нет совсем.

К счастью, это не так. Такие люди были, есть и будут. Одним из таких людей был Эренфест.