Глава X. От Ломоносова до Фарадея (1780-1830 гг.)

Вступительные замечания

Дореволюционная Франция деятельностью своих знаменитых просветителей и философов-материалистов обеспечила себе выдающееся положение в интеллектуальной жизни Европы. o Политические идеи Монтескье, социальные теории Руссо, философия Вольтера, воззрения Дидро и других материалистов волновали тогдашнее общество. Носившие первоначально отпечаток своего аристократического происхождения, эти воззрения стали модными в светских кругах, о них рассуждали в салонах французских придворных, им "покровительствовали" Екатерина и Фридрих. Смелая и острая критика религиозных и политических традиций, обличение социальных несправедливостей, талантливая и яркая пропаганда достижений естествознания вскоре привели к тому, что "в той или иной форме,- как открытый материализм или как деизм, - материализм стал мировоззрением всей образованной молодёжи во Франции"^*, а в дальнейшем дал теоретическое знамя деятелям французской революции.

^* (Энгельс, Развитие социализма от утопии к науке, Политиздат при ЦК ВКП(б), 1940, стр. 26 (введение к английскому изданию).)

Опираясь на последние достижения естествознания, лидеры нового мировоззрения стремились познать и перестроить общество на тех же естественных началах. Не понимая специфических законов общественного развития, они мечтали об обществе, как о царстве Разума, оказавшимся на деле ничем иным, как царством буржуазии, в котором священным "естественным" правом человека объявлялась собственность.

В свете передовых идей особенно ярко бросалась в глаза экономическая и политическая отсталость предреволюционной Франции. Англо-французский торговый договор 1786 г. продемонстрировал преобладание прошедшей через политическую революцию и начавшей техническую революцию Англии. Промышленность, сельское хозяйство, финансы дореволюционной Франции находились в тяжёлом состоянии, перешедшем в крупный хозяйственный кризис. Нищета и закабаление крестьян, бесправие ремесленников и торгово-промышленной буржуазии резко дисгармонировали с роскошью Версаля и дворянского Парижа.

Образование во Франции находилось на чрезвычайно низком уровне. Высшее образование было сосредоточено в 22 университетах, в которых господствовала схоластика и церковь. По выражению Био, эти университеты "отстали во всём, что касается науки и техники, на несколько столетий. Перипатетические в то время, когда учёный мир вместе с Декартом отказывается от философии Аристотеля, они делаются картезианскими, когда все становятся ньютонианцами".

Что касается специального образования, то его состояние было не менее плачевным. Наиболее выдающаяся Мезьерская школа военных инженеров, в которой учился знаменитый Монж, принимала воспитанников только благородного происхождения и выпускала ежегодно десять военных инженеров. Вероятно, уровень технических знаний этих инженеров-дворян был невысок, и для того, чтобы обеспечить потребность в техниках военно-инженерного дела, в школу принимали и лиц неблагородного происхождения на дополнительное отделение. Однако эти учащиеся никогда не могли получить офицерский чин. Общих курсов воспитанникам не читалось, учащиеся основного отделения занимались с репетиторами. В артиллерийской школе в Шалоне не было ни физического кабинета, ни химической лаборатории, ни библиотеки. Уровень знаний оканчивающих школу был очень низок. Ещё хуже была Парижская школа путей сообщения, в которой даже не было официальных профессоров.

Следует ещё упомянуть о школах, принадлежащих монашеским орденам и орденам иезуитов, находившихся в значительно лучших условиях, чем светские. Лаплас вышел из, школы ордена бенедиктинцев в Бомоне. Фурье учился в военной (I) школе, управляемой бенедиктинцами конгрегации Сен-Мора.

Таково было состояние образования королевской Франции. Что же касается наук, то и здесь положение нельзя было назвать благополучным.

Как мы знаем, так называемые "академии", к числу которых принадлежало и Лондонское королевское общество, возникли по частной инициативе, в противовес официальной схоластической науке. Покровительственная система Кольбера нашла своё выражение и в учреждённой им Парижской академии, которая таким образом была Королевской не только по названию, но и по существу. В академии царила аристократическая иерархия и строгая мелочная регламентация. Члены академии разделялись на почётных академиков, которыми обычно были высокие персоны, пенсионеров (действительных членов), которых имел право наз-начать король, и адъюнктов, по выбору академиков. Президент академии назначался королём на год. Заседания академии происходили два раза в неделю, и посещение их было обязательным для академиков.

Король вычёркивал из списка манкирующих академиков. Он же давал отпуска. Заседания академии были закрытыми, официальные отчёты о них не публиковались. Деятельность академии стремились окутать тайной, а самих учёных сделать членами особой касты, возвышающейся над простыми смертными. Вполне понятно, что ненависть революционного народа коснулась и академии. Академик Бальи, первый президент Национального собрания и мэр Парижа, мог сразу констатировать "нерасположение к литераторам и академикам"^*.

^* (Араго, Сочинения, т. 1, стр. 245.)

Но потребность жизни заставляла ломать цеховые, сословные и иные феодальные рогатки. Составить академию из одних титулованных особ, благородных бездарностей и знатных иностранцев было невозможно. Королевская академия имела в числе своих членов Даламбера, Клеро, Лавуазье. В 1769 г. в академики избирается Кондорсе, в 1772 г. адъюнктом избирается Лаплас. Позднее членами академии стали такие выдающиеся деятели революции, как Монж и Карно. Академиком был и инженер Кулон (избран в 1781 г.).

Интересную характеристику Парижской академии и академиков в предреволюционный период мы находим в письме Петербургского академика астронома А. И. Лекселя (1740-1784) к секретарю академии, сыну Эйлера - Иоганну Альберту Эйлеру из заграничной командировки. Письмо датировано: Париж 7 января 1781 г. Приведём некоторые выдержки из этого письма:

"Парижская академия является учреждением аристократическим или, если хотите, демократическим. Как известно, в ней различают три вида академиков: почётных, пенсионеров, соревнователей с адъюнктами. Почётные - это знатные лица, из среды которых назначают президентов сроком всего на один год. Президенты председательствуют на заседаниях и следят за соблюдением порядка и приличия при академических прениях, носящих порой довольно бурный характер. В прошлом году президент академии был герцог Аянский, а в этом году будет граф Мальёбуа. Класс пенсионеров имеет в академии наибольшее влияние, так как только его члены оплачиваются и получают все добавочные вознаграждения; так, раздаваемые на академических заседаниях жетоны даются только пенсионерам, почему последние особенно аккуратно посещают академические заседания. Из среды пенсионеров берут директоров и заместителей директоров; они выбирают вопросы, выносимые на решение академии, и следят за порядком их обсуждения. В отсутствии президента директор или его заместитель председательствуют на академических собраниях. Класс пенсионеров имеет ещё то преимущество, что только его члены участвуют в голосовании, когда академия выбирает кого-либо в члены этого же класса, т. е. в пенсионеры. Относительно того, одни ли пенсионеры голосуют при выборах членов-соревнователей и адъюнктов, я недостаточно осведомлен. ... При раздаче академических мест не соблюдается право старшинства, а всё это скорее зависит от интриг (Лексель приводит в качестве примера интриги при избрании академиком аббата Боссю).

Рис. 173. План зала заседаний академии

...Переходя к характеристике академиков, я начну с математиков, так как они интересовали меня более других. Прежде всего я должен несколько изменить своё первоначальное суждение о г. Даламбере, а именно, будто его внешность или лицо не говорят о великом математике. Присмотревшись к нему более внимательно, я вижу, что его выпуклый лоб является признаком спекулятивных талантов. Судя по одному его портрету, нарисованному 20 лет тому назад,-лицо его очень изменилось; в то время волосы и борода у него были чёрные, чего теперь нельзя заметить, тем более, что глаза у него серые. Во взгляде его осталось много живости и даже некоторая хитрость. Он мал и слаб телом, голова его сильно дрожит, хотя ему и не более 63 лет. Не говоря о его математических талантах, о которых надо судить по его трудам, я остановлюсь лишь на его замечательных общественных качествах. Он обладает счастливой памятью, помня почти всё, что читал; я слышал, как он цитировал отрывки из Тацита, Цицерона, поэтов, математических книг, как, например, суждения Бюллиардуса о демонстрации Архимеда касательно спиральных линий. Приятно слушать его рассказы и поучительные и забавные анекдоты. Обладая природным остроумием, он остёр без всякого усилия. Замечательны также его таланты размышления, письменного изложения и речи; но есть у него и большой недостаток - слишком резкий и уверенный тон, принимаемый им по всякому поводу, и излишек критики в отношении чужих мнений... (Лексель далее подробно останавливается на склонности Даламбера к критике) "что касается лично меня, то я имею все основания быть довольным г. Даламбером, надеюсь сохранить его дружбу и буду оказывать ему полное уважение, несмотря на его недостатки, которых не могу не видеть.

"Маркиз Кондорсе довольно известен своими математическими произведениями, которые так туманны, что он, может быть, сам их не понимает. Так, по крайней мере, здесь говорят и возможно, что это суждение достаточно справедливо. Но он очень талантливо пишет и проявляет много остроумия в своих похвальных словах, которые всё же не заслуживают быть приравненными к речам Фонтенеля^*. Он очень мягок, любезен и лишён претензий и упрямства, присущих большинству других французских учёных".

^* (Кондорсе, так же как раньше Фонтенель, и впоследствии Араго был секретарём и, следовательно, должен был произносить похвальные слова умершим академикам.)

"Г. Монж очень способный человек, недавно принятый в академию. Он написал работу о поверхностях, которые развёртываются в плоскость, и другую - о частных производных, которую ставят очень высоко. Лицо его очень неприветливо; он крайне чёрен, морщит брови и верхняя губа его отвёрнута. Он полон самомнения и при первой нашей встрече заявил мне, что считает себя единственным математиком в этой стране".

"Г. де-Лаплас, по моему мнению, безусловно обладает наибольшими талантами к математике, по крайней мере к той части её, которая относится к чистому вычислению. Он автор прекрасных, замечательных произведений, и сам это слишком хорошо знает, имеет он также познания и в других науках, но мне кажется, что он ими злоупотребляет, желая решать всё в академии. К тому же он очень упрям. Его жёлчное, порой отвратительное настроение происходит, быть может, и от чрезмерной бедности..."

"Г. Леруа, пенсионер по физике, очень любезный и приятный человек. Говорят, он хороший физик, но суждения его не кажутся мне очень глубокими и тонкими. Несмотря на это, он всегда имеет что доложить академии, иногда, впрочем, сущие пустяки. Вспоминаю, что он докладывал письмо, касающееся способа приготовления картофеля"^*.

^* (Любопытная деталь, характеризующая новизну этой культуры. Ещё в 1787 г. Парментье своими трудами ("Наставление о хранении и употреблении земляных яблок", "Трактат о культуре и употребление земляных яблок") содействовал внедрению картофля. В России в то время картофель был уже известен со времён Петра, а в 1765 г. последовал Сенатский указ "о разводе и употреблении земляных яблок, которые называются тартофелями и картофелями".)

"Г. Лавуазье - молодой человек очень приятной наружности, прекрасный и трудолюбивый химик. У него красивая жена, любительница литературы и председательница на собраниях академиков, когда они пьют у них чай после академических заседаний. Я несколько раз посещал эти собрания".

Чувствуется, что петербургский академик, коллега Эйлера, не слишком благоговеет перед Парижской академией и её членами. Особенно язвительны его отзывы (не приведённые нами) по адресу астрономов (отца и сына Кассини, Лемонье). В предреволюционные годы Парижская академия далеко ещё не пользовалась таким признанием и авторитетом, как это случилось позднее. После смерти Эйлера (1783) и перехода Лагранжа из Берлина в Париж (1787), Париж становится центром физико-математической мысли. Ликвидация феодальных пут, реорганизация науки и высшего образования закрепили лидерство Франции, которое только в 30-х годах перешло к Англии, выдвинувшей гениального Фарадея.