Начало

Итак, год 1907-й. В начале осени в Петербурге появился невысокий, очень подвижный и веселый молодой человек с коротко стриженными, ежиком, волосами, короткой черной бородкой и щеткой усов, как бы подпирающих нос. Усы немного приподнимались над верхней губой, отчего и губа казалась слегка вздернутой. На носу красовались очки в тоненькой оправе с круглыми стеклами, какие сейчас носят разве что близорукие школьники. Сквозь очки на собеседника смотрели проницательные, веселые глаза. Это и был австрийский подданный, "представитель геттингенской школы" Пауль Эренфест. Приехал он вместе с женой Татьяной Алексеевной Афанасьевой и двухлетней дочерью Таней, которую супруги вполне в духе своего физико-математического семейства (Татьяна Алексеевна по профессии была математиком) называли Т' (Т-штрих), чтобы легче отличать от Татьяны Алексеевны - просто Т, без штриха.

Не очень приветливо встретила Эренфеста Россия. Чиновник, оформлявший его прописку в доме на 2-й линии Васильевского острова, был весьма озабочен тем, что перед ним - человек, "не принадлежащий ни к какой вере". "Вы сами подумайте,- говорил он Эренфесту,- на каком кладбище мы будем вас хоронить, если вы умрете?!" Действительно задача. Эренфест лишь расхохотался в ответ.

В свои двадцать семь лет, немало уже поездив по свету, он хорошо знал, что лучший способ почувствовать себя не так неуютно в чужой стране, в незнакомом городе - как можно скорее найти людей, близких тебе по духу, по интересам. Кое с кем из физиков он познакомился еще за пределами России. С другими до своего отъезда за границу была знакома Татьяна Алексеевна. Знакомые привели своих знакомых, главным образом молодых людей, окончивших университет либо же еще учившихся в нем. Образовался кружок. С легкой руки доброй феи эренфестовской семьи "бабы Сони" (как называла дочка Эренфестов Танечка тетушку Татьяны Алексеевны Софью Евгеньевну, которая жила вместе с ними) этот кружок стал регулярно, раз в две недели, собираться у них на квартире, на втором этаже маленького деревянного дома на Лопухинской улице, куда они вскоре переехали с Васильевского острова. Сама "баба Соня", естественно, была не сильна в науках, однако своим безошибочным чутьем опытного в житейских делах человека она уловила, что именно требуется Павлу Сигизмундовичу (так на русский лад окрестили Эренфеста друзья), чтобы почувствовать себя по-домашнему в холодной, неприютной России, а потому и подала идею о кружке.

Со временем Эренфесту, который три года назад в Вене защитил докторскую диссертацию у знаменитого физика Людвига Больцмана, предстояло получить какую-то официальную должность в Петербургском университете или в одном из институтов. А пока в ожидании подходящего места он занимался наукой (много ли надо теоретику? Лист бумаги да карандаш!), вел кружок, расширял круг научных знакомств, присматривался.

К сожалению, "официальная" петербургская физика (главным образом как раз университетская) переживала далеко не лучшие времена. Много лет спустя академик Абрам Федорович Иоффе, сам активный участник эренфестовского кружка, ставший с этой поры ближайшим другом Павла Сигизмундовича, дал ей такую исчерпывающую характеристику:

"В течение многих лет на кафедрах Петербургского университета работали физики, не выдвинувшие ни одной новой проблемы, не подготовившие в университете ни одного магистра физики, не говоря уже о докторах. Самостоятельной научной работы, по существу, не велось. Наивысшим достижением считалось повторение эксперимента, описанного в "Philosophical magazin". И это в то время, когда рядом с университетом в Петербурге работали Попов, Крылов, Гершун, Миткевич и другие!"

"Лучшие... представители русских физиков жили в Москве. Там работал А. Г. Столетов, там же выросла первая крупная научная школа - школа П. Н. Лебедева".

Кто же играл роль столпов "официальной" петербургской физики? Наиболее известны были три имени - Хвольсон, Боргман, Булгаков. Иоффе так аттестует этих троих:

"О. Д. Хвольсон - автор пятитомного курса физики, переведенного на многие иностранные языки. Курс этот представлял собою обширную и систематическую сводку всего, что было опубликовано по физике, впрочем, без оригинальных точек зрения автора.

Орест Данилович хорошо читал лекции... В молодости он работал в лаборатории Академии наук и мечтал сделаться ее членом, для чего, однако, значение его научных работ было недостаточно. Когда Академия в воздаяние его полезной научно-просветительской деятельности избрала его почетным членом (что не давало права участия в заседаниях Академии), он остроумно заметил: "Разница между академиком и почетным академиком такая же, как между государем и милостивым государем"^*.

^* (Критически оценивая деятельность О. Д. Хвольсона, члены эренфестовского кружка, в частности А. Ф. Иоффе, имели в виду главным образом его малопродуктивную научную деятельность. В то же время О. Д. Хвольсон сыграл заметную роль как педагог и просветитель, что, как видим, нашло отражение и в цитируемом отрывке из воспоминаний А. Ф. Иоффе.)

И. И. Боргман... пытался перенести в Петербургский университет такой же физический практикум, как в Германии, излагал и пропагандировал электромагнитную теорию Максвелла, но его собственные научные работы - "О свечении разрядной трубки, присоединенной одним концом к индуктору" и другие - серьезного значения не имели. Его руководство научными работами студентов и ассистентов университета сводилось к повторению работ, напечатанных в иностранных научных журналах.

После смерти И. И. Боргмана нас с Д. С. Рождественским пригласили для чтения доцентских курсов и участия в физическом институте университета, руководство которым было поручено О. Д. Хвольсону. Последний предложил нам продолжить "замечательную" традицию воспроизведения лучших научных заграничных работ. На мой вопрос: "Не лучше ли ставить новые, еще не разрешенные вопросы?"- он ответил: "Но разве можно придумать в физике что-то новое? Для этого надо быть Джи-Джи Томсоном". Таков был уровень экспериментальной физики в Петербургском университете...

А уровень теоретической физики был еще ниже. Н. А. Булгаков, говорят, был хорошим вычислителем и умел в уме производить сложные действия. Но физики он не понимал. Еще будучи студентом Технологического института, я слушал его курс теории электричества, в который он внес такую путаницу, что потом сам же просил вычеркнуть из наших тетрадей все, что он прочел.

В университете и на Высших женских курсах студенты его не слушали. Он мне жаловался, что не может заставить посещать свои лекции... Он написал учебник электромагнетизма, который представлял собою сборник формул и ответов, которые следовало давать на государственных экзаменах, что-то вроде "шпаргалки", а проводимые им экзамены сводились к списыванию отдельных параграфов из его книги. Словом, преподавание теоретической физики было, скорее, коллекцией анекдотов. Думаю, что не стоит их умножать".

Вот этой-то "официальной" науке и противопоставила себя молодежь эренфестовского кружка.

Физика! Эренфест дышал ею, словно воздухом. И не мог надышаться. Он готов был часами взахлеб говорить о ней с кем угодно, лишь бы собеседник обнаруживал хоть немного понимания. Чаще всего таким собеседником был Иоффе. Но и разговоров оказывалось недостаточно. Каждый день он писал своему другу длиннейшие, по десять-двенадцать страниц, письма. Привычка странная (друзья жили в одном городе: Эренфест - сначала на Васильевском, а после на Аптекарском острове, а Иоффе - в Лесном), однако кому другому только не автору этих строк сетовать на нее: благодаря этим письмам мы сегодня многое можем достоверно узнать об удивительной личности Эренфеста.

Физика была основным содержанием его жизни.

Точно так же и кружок сделался едва ли не главной составляющей его семейного быта. Поделили обязанности: Софья Евгеньевна обеспечивала самовар, а нередко и обед для участников научных бдений; сам Павел Сигизмундович сделался научным организатором кружка и основным докладчиком; Татьяна Алексеевна стала основным оппонентом.

...Редко так бывает, чтобы жена участвовала "на равных" в деле своего мужа особенно если это дело - сложная, труднодоступная область науки. Если взять, например, Эйнштейна или Бора, которые стали в дальнейшем близкими друзьями Эренфеста, их жены вовсе не были их научными партнерами. Впрочем, ни тот, ни другой, по-видимому, и не нуждался особенно в таком партнерстве. Эренфест же нуждался. Он всегда, всю свою жизнь, с годами все больше и больше, испытывал потребность в близком друге, то есть в человеке, который был бы вхож в святая святых его души, в самые глубокие ее тайники. А поскольку там, в тайниках этих, безраздельно господствовала наука, близким Эренфесту человеком, естественно, мог стать лишь человек общих с ним интересов.

Эренфесту повезло, что он в самом начале своего жизненного пути встретил такую женщину - друга, равного (или почти равного - как это измерить?) партнера в науке. И он всегда знал, что ему повезло, и благодарил за это судьбу. Встретились они, в общем-то, случайно в Геттингене (могут сказать, что большинство встреч будущих супругов обязано случайности, однако тут ее роль была явно выше нормы). Во-первых, Татьяна Афанасьева, девушка из интеллигентной петербургской семьи (она воспитывалась в доме своего дяди, профессора Политехнического института), вовсе не обязательно должна была поехать за границу для завершения своего образования, да еще какого образования - математического (в те времена русских женщин-математиков можно было пересчитать по пальцам). Кстати, и слабое ее здоровье долго препятствовало такой поездке. Однако незаурядные математические способности, хотя и с запозданием в несколько лет, все же привели ее в Геттинген на лекции знаменитых математиков того времени Давида Гильберта и Феликса Клейна. Далее, и Эренфест вовсе не обязательно должен был приехать туда же: в это время он учился в Вене, посещая лекции в Высшей технической школе и в университете. Но осенью 1901 года, после двух лет учебы, он прервал ее и перешел временно в Геттингенский университет. Так или иначе эта встреча, встреча двух людей, выросших совершенно в различной обстановке, приехавших из таких непохожих друг на друга стран, состоялась. Как ни странно, у них оказалось необычайно много общего. Главное же, что их объединяло,- это постоянная неутолимая жажда интенсивной интеллектуальной жизни, глубокий, не зависящий ни от чего внешнего, привходящего интерес к науке.

Помимо лекций и университетской читальни, они встречались также на квартире Афанасьевых, где собиралась научная молодежь (собственно, уже тогда, в геттингенский период, началась эта традиция "семинаров за самоваром", которая была с успехом продолжена в Петербурге). Две женщины - молодая и пожилая (Софья Евгеньевна сопровождала племянницу в поездке в Европу) - умели сделать так, чтобы в их доме одновременно было и уютно, и хотелось говорить, спорить, размышлять о науке. Было еще одно место в Геттингене, где Эренфест надеялся видеть понравившуюся ему русскую девушку,- клуб студентов-математиков, в котором еженедельно проводились научные собрания. Однако она там не появлялась. Вскоре он узнал, почему: правила запрещали женщинам участвовать в них. Будучи человеком темпераментным и непосредственным, Эренфест, понятно, тут же взбунтовался, потребовал, чтобы дурацкие правила были изменены, и после непродолжительной ожесточенной схватки с защитниками традиции, попахивавшей средневековьем (впрочем, все бессмысленные традиции имеют одинаковый запах), добился своего. Татьяне Афанасьевой через русских студентов было послано персональное приглашение.

Вскоре они поженились. С этой поры и до Конца жизни Эренфеста Татьяна Алексеевна сделалась основным, хотя и не единственным, его научным помощником. Острым критическим умом она быстро схватывала суть проблемы, как бы ни была эта проблема сложна, точно анализировала выдвигаемые аргументы, находила их слабые места. Ее критики Эренфест мог не бояться, ибо кто же боится самого себя (а он почти отождествлял Татьяну Алексеевну с собой; лишь несколько человек за всю его жизнь удостоились такой степени его доверия)? Подобное ощущение безопасности было необычайно важным для него.

Кто еще, кроме самого Эренфеста и Татьяны Алексеевны, были завсегдатаями кружка, собиравшегося по средам, раз в две недели, иногда и чаще, на Лопухинской улице, неподалеку от лабораторий знаменитого физиолога Павлова ,кстати, Эренфест в силу прирожденного любопытства необычайно ими интересовался и не однажды там бывал)?

Абрам Иоффе. Этот ученый, ставший позднее одним из корифеев советской физики, достаточно известен.

Столь же известен и Дмитрий Рождественский, тогда молодой преподаватель университета, а впоследствии, как и Иоффе, академик, основатель Оптического института, прославившийся трудами по аномальной дисперсии (к этой теме, прельстившей его еще в юности, он вновь и вновь обращался на протяжении почти сорока лет).

Александр Добиаш, в прошлом постоянный участник (иногда и застрельщик) всяких студенческих заварушек, в ту пору, о которой идет речь, преподаватель, в последующие годы - профессор Военно-медицинской академии.

Владимир Миткевич, пожалуй, самый "маститый" среди членов кружка и по возрасту, и по положению (профессор Политехнического института).

Математик Александр Фридман, которому, впрочем, были очень близки физические интересы: после окончания Петербургского университета он занялся теоретической метеорологией, а еще позднее, в двадцатые годы, прославился тем, что получил нестационарное решение уравнений Эйнштейна в общей теории относительности, предсказав тем самым возможность расширения Вселенной.

Яков Тамаркин, тоже математик, друг Фридмана (обычно они приходили к Эренфесту вдвоем).

Совсем уж молодые люди, еще студенты,- Юрий Крутков, Виктор Бурсиан, Георгий Вейхардт, Владимир Чулановский, Виталий Хлопин, Валентина Дойникова...

Впрочем, все это действительно только завсегдатаи кружка, наиболее частые посетители дома на Лопухинской. В целом состав кружка не был постоянным. Эренфест старался привлекать все новых и новых людей, кто только может сообщить что-либо интересное и самое новое из того, чем живет мировая физика (разумеется, подкрепленное собственными исследованиями докладчика). Один, по сведениям Эренфеста, вполне в курсе задач, которыми заняты в оптической технике, другой разобрался в эффекте Зеемана, третий наверняка много знает о распаде молекул при высоких температурах и, несомненно, имеет собственный взгляд на это. Кроме того, надо бы найти людей, которые бы рассказали о методах получения незатухающих электрических колебаний, о направленной телеграфии без проводов, об оригинальных работах, посвященных аэропланам, об исследованиях, касающихся "атомов энергии"...

Павел Сигизмундович щедр, расточителен. Широким жестом он отдает то, что перенял от своих знаменитых учителей, что узнал из новейшей литературы, что создал сам... Это сложные вопросы статистической механики - основного полюса его интересов, проблем теории относительности, квантовой теории, которые год за годом все заметнее выдвигаются на передний план. Но время от времени Эренфест ставит на обсуждение темы, в которых он сам не силен, чтобы поучиться, набраться ума-разума. Прочь застенчивость и стеснительность! Физика так не делается. Каждый должен с бесстрашным сердцем идти навстречу незнакомому, незнаемому. В ту пору Эренфест записывает в своем дневнике:

"Не следует бояться принимать участие в научных разговорах, слушать доклады, читать книги, если у вас из-за отсутствия предварительных знаний от всего этого останется не более двух-трех разрозненных впечатлений или фраз. Эти фрагменты позднее неожиданно и молниеносно воплощаются в некую единую картину...

Никогда не следует стыдиться открыто признать, что в каком-то вопросе вы знаете не очень много, едва-едва "кумекаете" в нем: надо, отбросив ложный стыд, прямо признаться в этом вашем непонимании и задавать вопросы, не стесняясь, что оно тем самым непосредственно обнаружится. Об этом недопонимании необходимо сказать открыто, быть может, с улыбкой, исключая любую и малейшую попытку ввести в заблуждение, как бы ни было велико искушение замаскировать свою глупость!

Такое искушение возникает отчасти из-за чувства примитивной стеснительности, отчасти (и это особенно глупо!) - из страха, что тот, к кому ты обращаешься с вопросом, уклонится от ответа, заметив, насколько мало ты знаешь или какое грубое невежество ты проявил. В действительности все происходит как раз наоборот..."

Кружок действует подобно электрическому генератору, непрерывно посылающему импульсы во всех направлениях. Эти импульсы будят мысль, вызывают исследовательский азарт, приводят в движение всех и все, что способно делать "настоящую физику", что не поражено вирусом школярства...

Главная цель Эренфеста - предельная ясность в любом, даже не очень значительном вопросе.

Главное преступление (в духе тех самых "заповедей") - имитация ясности там, где ее на самом деле нет.

Чаще всего кружок собирается около девяти (хотя с одним-двумя физиками Эренфест может заниматься уже с обеда, прервав свою собственную работу) и длится заполночь при всей экономии времени. Эренфест не стремится к многолюдью, скорее наоборот (в многолюдье труднее добиться понимания), однако гостиная, где обычно собираются, набита битком.

Татьяна Алексеевна спокойно и сдержанно сидит среди гостей, внимательно следит за нитью обсуждения, никак не проявляя себя в роли хозяйки. Зато Софья Евгеньевна - воплощение домовитости и хлебосольства: подливает чай в старинные фарфоровые чашки, меняет вазы с вареньями и печеньями. Эти хлопоты доставляют ей истинное удовольствие. Она всем сердцем желает, чтобы Павел Сигизмундович почувствовал себя в России как дома, чтобы пустил здесь корни, чтобы дети обрели здесь родину...