Визит к Лоренцу

И вот, думается мне, один из углов того "рокового треугольника" - Гендрик Антон Лоренц, гениальный физик, человек исключительных качеств. Мне будут говорить: как он мог сыграть роковую роль в судьбе Эренфеста? Напротив, он спас его от неминуемой гибели, великодушно протянул руку, когда Эренфест был на грани отчаяния, вывел его на высокую орбиту первоклассного физика, на собственную орбиту, ту, по которой прежде обращался сам. Так-то оно так. И все же...

Первый день пребывания Эренфеста в Голландии. Комфортабельный электропоезд, новинка транспортной техники, идет из Лейдена на север, в Хаарлем. Павел Сигизмундович и Татьяна Алексеевна едут к Лоренцу.

Вечереет. За окном пустынные осенние поля чередуются с поникшими дубовыми и буковыми рощами. Эренфест ловит себя на том, что он сравнивает этот голландский пейзаж с русским. Вроде бы все то же - и поля, и леса, но все мельче, камернее... "Карманнее!"- находит Павел Сигизмундович подходящее слово. Хотя и ухоженнее, аккуратнее даже в этой октябрьской пустоте, разорении. Да собственно повсюду - прямые следы человеческой деятельности: парники, цветочные оранжереи. Нет, это не Россия.

Ехать от Лейдена до Хаарлема всего с полчаса. Но Эренфесту хочется, чтобы эта монотонная езда все длилась и длилась. Предстоящая встреча с Лоренцем - он сам не знает, почему,- страшит его. Он пытается обдумать предстоящий разговор, чтобы не отнимать лишнего времени у человека, который - Эренфесту это прекрасно известно - тщательно планирует не только свой день, но и всю свою жизнь. На чем сделать основной упор? На предстоящей профессорской деятельности, на последних научных новостях? Хуже всего, что не удается сосредоточиться. Безотчетный страх и волнение все более овладевают им. Для чего он приехал сюда?

Словно бы уловив его настроение, Татьяна Алексеевна заговаривает с ним - о предстоящих поисках жилья, о визитах, которые необходимо сделать. Павел Сигизмундович слушает и отвечает рассеянно и невпопад, чем еще больше раскрывает перед женой свое состояние. Однако Татьяна Алексеевна знает, что вывести его из этого состояния почти невозможно (только Иоффе это удается), лучше уж дать ему до конца выработать "пласт неуверенности и страха", и замолкает.

Павел Сигизмундович между тем обращается к мысли, которая возникла у него еще в России: то, что именно он, Эренфест, становится преемником великого ученого Лоренца,- нелепость, ошибка. Должно быть, Лоренц чересчур легковерно отнесся к дружеской (а потому, конечно, и необъективной) аттестации, которую дал Эренфесту Эйнштейн. Совершенно ясно: после того как сам Эйнштейн отказался переехать в Лейден (а первоначально такое предложение было сделано как раз ему), у Лоренца просто не оставалось времени подумать, потому он и остановился на первом подвернувшемся кандидате. То-то, должно быть, все были удивлены: сначала Эйнштейн, хотя и из молодых, но уже мировая величина, а потом какой-то никому неведомый Эренфест. И откуда? Из России! Правда, Эйнштейн отказался от Лейдена, нашел более достойное для себя место... Ну так что ж? Есть другие, действительно подходящие кандидаты. Питер Дебай, например! Во-первых, голландец. Для маленькой страны, такой, как Голландия, иметь в качестве профессора своего соотечественника значит очень многое. Кстати, и традиция этого требует: Лоренц - голландец; перед ним это кресло занимал голландец Кейзер... (Кто был перед Кейзером, Эренфест уже не помнит, но он уверен - тоже уроженец Голландии.) Главное же, Дебай - действительно блестящий теоретик, не чета ему, Эренфесту. Хваткий, целеустремленный, уверенный в себе. (Кто-то сказал о нем, что он идет вперед, как паровоз, словно знает, что впереди для него проложены рельсы.)

Ошибка налицо. Как же вести себя? Сделать вид, что на самом деле никакой ошибки нет? Что вы отнеслись к приглашению в Лейден, как к должному, ибо вполне заслуживаете его? От одной такой мысли у Эренфеста на лице выступает краска. Позорный спектакль! Гнусная инсценировка!.. Нет, что угодно, только не это! При первой же возможности он скажет Лоренцу, что тот ошибся, остановив свой выбор на нем. И пусть будет что будет!

А что, собственно, будет? Гуманно ли так сразу огорошивать деликатного старика? Извольте видеть, вы ошиблись. А о чем Эренфест думал раньше, когда соглашался принять лейденскую кафедру? Теперь, когда кандидатура Эренфеста проведена через совет университета, через министерство просвещения, назад пути нет. (Не ломать же в самом деле вовсе уж непристойную мелодраму, оскорбляя лоренцевские седины!) Значит, два-три года придется ждать, пока можно будет более или менее благопристойно исправить ошибку (если ее вообще можно исправить). И все это время старик Лоренц должен будет терзаться и мучиться из-за своего промаха (всю жизнь он так тщательно взвешивал каждый свой шаг и вот на тебе - влип на старости лет, как кур в ощип). Нет, и это не решение.

Поезд подходит к Хаарлему. Эренфест в полном отчаянии. Он уже не в состоянии ни думать, ни чувствовать, наступает какой-то духовный шок. Так случается шок физиологический, когда чувство боли превышает некоторый, допустимый для человеческого организма предел. На этот раз предел превысило чувство ужаса перед чем-то в высшей степени позорным, что неизбежно должно произойти...

Как во сне Эренфест идет по тихим, пустынным улицам Хаарлема рядом с Татьяной Алексеевной. Сознание механически фиксирует детали окружающей обстановки. На одной из самых тихих улиц узкий белый дом с лесенками. На дверях маленькая дощечка с надписью: "Лоренц". Татьяна Алексеевна нажимает на звонок. Дверь открывает миловидная служанка. Гости входят. Как водится, подают визитные карточки. Девушка исчезает в глубине дома. Вместо нее сразу же появляется необычайно энергичная пожилая дама. Это фрау Лоренц. Быстрый настороженный взгляд на Татьяну Алексеевну, и - половодье теплоты и любезности. (Фрау Лоренц хорошо известно, что Татьяна Алексеевна не просто жена своего мужа, но и его сотрудница, даже соавтор очень удачной, по отзывам, статьи в "Энциклопедии математических наук"; она же, Алетта Лоренц,- просто жена; отсюда и невольная оборонительная реакция в самый первый момент встречи, впрочем, едва ли замеченная кем-нибудь, кроме самой Татьяны Алексеевны.)

Фрау Лоренц зачем-то сопровождает ее сын, довольно неловкий юноша, который беспомощно крутится вокруг гостьи, пытаясь помочь ей снять пальто, отчего Татьяна Алексеевна начинает не на шутку тревожиться, как бы он чего не опрокинул в прихожей и не разбил. Однако кругом нет ничего лишнего. В доме Лоренцев царствуют элегантность и простота.

Хозяйка ведет гостей наверх, в гостиную. Из своего кабинета тут же выходит Гендрик Антон Лоренц. Он среднего роста, однако изящество и элегантность фигуры, легкость движений как бы делают его выше. Каким-то шестым чувством он угадывает, что творится в душе Павла Сигизмундовича, и в такте и деликатности превосходит на этот раз самого себя. Никаких церемоний, дружеское, теплое приветствие, обычные житейские вопросы: как Доехали, как дети?.. И всякий раз внимательный, немного ироничный взгляд прямо в глаза собеседника. От такого взгляда даже при желании невозможно ничего утаить.

Но Павел Сигизмундович и не хочет ничего скрывать и утаивать от этого человека. Чувство безграничного доверия к нему - Мастеру, Учителю, Человеку-всецело захватывает его, как тогда, когда он писал к нему второе, исповедальное, письмо, и он ждет только удобной минуты, чтобы вновь исповедаться перед ним, но на этот раз признаться в гораздо большем - в своем бессилии и немощи или по крайней мере в своих неодолимых страхах. Но он сделает это осторожно, он уже пришел к нужному решению. В эти короткие минуты пребывания в доме Лоренца мозг и душа его оттаяли, план действий созрел сам собой. Он, конечно, скажет Лоренцу, что он слаб, недостоин и прочее, но что он приложит все силы, поставит на карту все, всего себя без остатка. В конце концов всякий человек имеет право на то, чтобы ему хотя бы раз в жизни была предоставлена возможность испытать себя на пределе сил... А если уже не получится, тогда он уйдет... Он не задержится в Лейдене ни дня, ни часа, после того как вполне станет ясно, что не получилось...

Итак, решение принято. Важно теперь улучить минуту, чтобы откровенно объясниться.

Все удобно рассаживаются, на столе появляются чай, лимонад. Фрау Лоренц берется за какое-то прерванное шитье, как бы давая понять, что она относится к супругам Эренфест, как к очень близким друзьям, с которыми можно не церемониться, а вместе с тем - что она вовсе не намерена мешать серьезному разговору.

По первым же фразам Лоренца делается ясно, что он знает и о самом Эренфесте, и о Татьяне Алексеевне абсолютно все (из переписки с различными людьми), но он в то же время извиняется, что знает недостаточно. Между прочим, он замечает как бы невзначай, что в случае запроса должен был бы иметь возможность с уверенностью заявить, что Эренфест не выступал ни с какими экстремистскими политическими речами. "Вот был бы номер, если бы Лоренц решил навести обо мне справки у Хвольсона или Боргмана!"- не без содрогания отмечает про себя Павел Сигизмундович, вспоминая шумные дебаты в Физико-химическом обществе по поводу кассовского погрома в Московском университете и свое резкое выступление. "Впрочем, меня никто об этом и не спрашивал",- как бы заметив какое-то движение в лице гостя, торопливо добавляет хозяин дома.

Он приглашает Павла Сигизмундовича в свой кабинет. Это не очень большая, но весьма удобная комната. Все стены сплошь заняты книжными полками, но, кроме того, есть еще несколько шкафов, набитых рукописями и оттисками статей. Посреди кабинета - большой стол простой работы, заваленный бумагами. Над камином фотография Эйнштейна. (Эренфесту хорошо известно: они оба - Лоренц и Эйнштейн - души не чают друг в друге, хотя Лоренц и не разделяет некоторые эйнштейновские идеи.)

Лоренц подвигает гостю удобное кресло, сам усаживается на свое место за столом.

- Видите ли, господин Лоренц,- в необычайном волнении начинает Эренфест.- Я должен хоть единственный раз высказаться, как подавляет меня то, что Дебай сидит в Утрехте, а я в Лейдене...

Лоренц отвечает спокойно, будто давно ожидает этого признания:

- Не думайте больше никогда о том, что мы от вас чего-то ждем и требуем того или иного. Не думайте, что мы требуем, чтобы вы сделали больше, чем Дебай, или наоборот. Мы все взвесили и после отказа Эйнштейна приняли совершенно определенное решение. Но в одном мы позволили себе на вас положиться с очень большой уверенностью - это на ваш энтузиазм, и прежде всего на него мы и рассчитываем. А в остальном, вообще говоря, трудно что-либо предвидеть...

Вот и все. Чего-то в этом роде и ожидал Эренфест для полного своего успокоения и умиротворения. Больше ничего и не надо. Все стало на свои места: от него не требуют, чтобы он очно или заочно соревновался с кем бы то ни было и доказывал, что он лучше, чем кто-то другой.

Однако, помолчав, Лоренц добавляет:

- Для того чтобы вас совсем успокоить, скажу: даже если бы нам и показалось, что Дебай предпочтительнее для нашего университета, то пригласили бы мы его сюда только в том случае, если бы смогли предложить ему что-либо дополнительно. Но это исключено.

Все так. Все правильно. Дебай "стоит" больше, чем он, Эренфест. Разве сам Павел Сигизмундович не говорил себе это десятки раз? Чтобы привлечь Дебая, требуется дополнительная приманка...

И все же зачем уж так прямо, в лоб? Не слишком ли это жестоко? Или Лоренц полагает, что он напрочь лишен самолюбия?

Но Лоренц уже спохватился. Какая досада! Как он мог допустить такую ошибку?!

- Вообще не стоит ломать голову по такому поводу,- говорит он несколько смущенно.- Беритесь бодро за свою работу и вот увидите, что все будет прекрасно. Иначе и быть не может.

...Лоренц с женой провожают гостей на вокзал. Идет общий разговор о Голландии, о России, о местных, о тамошних обычаях. Величайших усилий стоит Эренфесту в нем участвовать, казаться оживленным, даже веселым. На самом деле он снова расстроен и подавлен.