Тоска по Иоффе

Теперь подумаем: что могло бы затормозить эту растущую инерцию неудовлетворенности собой? Что могло бы воздвигнуть преграду на гладком ее пути? Или кто?

В разные периоды жизни Эренфеста душеприказчиками его были мать, отец, старший брат Артур, Густав Герглотц, Вальтер Ритц, Татьяна Алексеевна, Эйнштейн... Начиная с 1907 года и до конца его жизни, пожалуй, самым близким его другом (если не считать не идущих в сравнение отношений с женой) был Иоффе.

Познакомились они еще в Мюнхене в кафе "Луц", традиционном месте встреч тамошних физиков, но дружба между ними возникла после приезда Эренфеста в Россию. Дело сложилось так, что вскоре они стали необходимы друг другу, особенно Иоффе - Эренфесту, психологически более незащищенному, ранимому. Всегда спокойный и уравновешенный, Абрам Федорович легко возвращал своего друга в "нормальное состояние", из которого тот нередко выходил. В конце концов Павел Сигизмундович возвел Иоффе в сан своего "духовного руководителя", в обязанность которого входило постоянно ободрять подопечного и не давать ему вешать носа.

Необычайно ценной для Эренфеста была дружба с Иоффе и со стороны научной. Обсуждая ту или иную проблему, Иоффе всегда умел находить удивительно точные аргументы, расковывавшие мысль друга, сообщавшие ему дополнительный импульс и в то же время, что было особенно важно, не обескураживавшие его (Эренфест нередко просил Иоффе "покритиковать" его, но так, чтобы не обескуражить).

Однако лишь теперь, в Лейдене, Эренфест в полной мере понял, что значил для него Иоффе. Понял и содрогнулся: как раз сейчас, когда им все больше овладевает отчаяние, когда ему так нужен друг,- друга нет.

Не говоря уже о потребности в духовном руководительстве, о постоянном "императивном" ободрении, кто сможет для него стать тем "идейным стимулятором", каким в Петербурге был Иоффе? Лоренц? Несмотря на свою дружелюбность, обаятельность, деликатность и прочая, и прочая, он всегда сохраняет дистанцию между собою и коллегами. И потом он далеко (в Хаарлеме), он высоко (живой классик; "из-за уважения к Лоренцу все люди до единого в его присутствии становятся сразу же тихонями"). Разве с ним возможна такая доверительность и непринужденность, как с Иоффе?

Камерлинг-Оннес? Очень любезен, но, конечно, не такой глубокий человек, как Лоренц...

Кеезом? Пожилой, очень любезный "англичанин". Очень высокий. Когда они с Эренфестом проходили по главной улице Лейдена, прохожие посмеивались над ними из-за контраста в росте. Кеезом? По внешности - точная копия Булгакова. До такой степени, что становится не по себе. Исчерпывающая характеристика - абсолютное молчание. Как-то, вскоре после приезда, Павел Сигизмундович столкнулся с ним на каком-то вечере; кроме сказанного несколько раз "господин профессор", он не услышал от него ни звука. Кеезом открывал рот только для глотка вина или для сигары...

Конечно, тут немало блестящих исследователей. Тот же Камерлинг-Оннес, тот же Кюнен, тот же Кеезом - каждый в своей области царь и бог. А Зееман? Не говоря уже о таких звездах первой величины, как Ван-дер-Ваальс или Дебай. Но ведь речь идет о друге, о родственной душе, родственном уме.

19 октября 1912 года. Письмо к Иоффе:

"Очень боюсь... что не найду здесь ни одного человека, который бы в чисто научном отношении хотя бы в какой-то степени обрел для меня такое особенное значение, как ты".

29 января 1913 года:

"Мне ужасно недостает тебя как в вопросах чисто человеческих, так и в научных..."

Эренфест начинает необычайно важную для него работу над адиабатическим принципом. "Тоска по Иоффе" достигает предела.

20 февраля 1913 года:

"Будь ты здесь, я, подстегиваемый спором с тобой, наверняка довел бы это дело до конца..."

Татьяна Алексеевна, как может, пытается сыграть для него роль научного оппонента. В какой-то мере это ей удается. И все-таки - Иоффе, Иоффе...

1 января 1914 года:

"...Когда же ты приедешь?"