Одолеть физику

Как все-таки тяжело дается эта проклятая, эта великолепная физика! И как мало людей, которые действительно могут ее "делать". "Делать" хорошо, по-настоящему.

Иоффе... физикой он увлекся еще в школе, но каким романтически-платоническим было тогда его представление об этой науке. В лабораторию Рентгена он попал, имея за плечами эксперименты с жестянкой из-под какао (с помощью этого "прибора" он пытался установить природу запахов). Однако первые же его шаги в Мюнхене раскрыли в нем прирожденного физика, искателя. Не просто потому, что он очень скоро овладел техникой настоящего эксперимента, обнаружил необыкновенное остроумие, глубину, широту. Главное, он обнаружил характер, верность поставленной цели. Как-то он рассказал Эренфесту о таком эпизоде. Одно время Иоффе увлекся изучением влияния рентгеновских лучей на свойства кристаллов, открыл в них внутренний фотоэффект. Однако Рентген высмеял его: дескать, это его увлечение - тяга к сенсациям дурного толка. И посоветовал ему заниматься "серьезной научной работой". Иоффе спокойно выслушал своего шефа, пообещал "серьезную" работу, которую он в это время вел, довести до конца, но и исследования по облученным кристаллам бросить отказался, заявив, что на худой конец он может их продолжить в какой-нибудь другой лаборатории. Рентген его не выгнал, но после этого сразу перестал интересоваться и самим Иоффе, и его работой. Как отрезал. При встрече с ним смотрел невидящими глазами и проходил бочком. И это, пожалуй, было хуже, чем если бы он его выгнал. Однако Абрам Федорович все гнул и гнул свою линию, пока, наконец, не убедил Рентгена в "серьезности" этого направления. Тот был вынужден по достоинству оценить его упрямство.

Кажется, ну что такое характер! Не он подсказывает верный путь. Тут важна интуиция. Человек с сильным характером может упорствовать в заблуждении. Но в том-то и дело: характер нужен, чтобы следовать интуиции, внутреннему голосу. А уж верен он или не верен, другой вопрос. В одном случае он может быть верен, в другом - нет. Но если человек в любой момент готов изменить ему, поддавшись нажиму извне, он вообще никогда не добьется . успеха. Так наука не делается. Она не прощает малодушных отступлений от требований внутреннего голоса. Так же, как совесть не прощает отступлений от требований долга. Это тогда уже было понятно Иоффе. Это же близко и понятно Эренфесту. Они удивительно похожи друг на друга и в человеческом, и в научном отношениях: отталкиваясь от разных отправных точек, они, по сути дела, стремятся к одной и той же цели - к абсолютной честности и перед своей совестью, и перед своей наукой!

Как должен поступать честный человек, Иоффе всем показал в 1906 году. Рентген, суровый Рентген предложил ему навсегда остаться в Мюнхене в качестве профессора - честь неслыханная для начинающего исследователя, ассистента да к тому же иностранца. Однако Иоффе, ни секунды не колеблясь, отклонил это предложение, сказав, что совесть не позволяет ему оставить родину в столь тяжелые времена. Возвращаясь в Россию, он не только не мог надеяться получить там условия, которые хотя бы отдаленно напоминали мюнхенские, но ему вообще трудно было рассчитывать на какую-либо приличную работу (в конце концов доктор философии, получивший диплом у знаменитого Рентгена, причем с наивысшей похвалой, стал вольнонаемным, то есть, по сути дела, бесправным, лаборантом в Политехническом институте). Добро бы он еще собирался сделаться политическим деятелем. Нет, он не чувствовал к этому никаких способностей. Но он просто не мыслил себя вне России.

А Эренфест? Разительное отличие: он польстился на первую приманку, кинулся опрометью на первое подвернувшееся место, которого к тому же и недостоин...

Впрочем, можно ли их сравнивать? У Иоффе есть родина. У него, Эренфеста, ее нет. Ею могла бы стать Россия. Видит бог, он желал этого. Тогда бы он поступал точно так же, как его друг. Но, увы, этого не произошло.

Они с Иоффе стремятся к одной цели - это несомненно. Они должны помочь друг другу, если не достичь ее (вряд ли цель эта - абсолютная честность во всем - вполне достижима), то по крайней мере приблизиться к ней, следовать по пути к этой цели, насколько хватит сил, избегая бесчисленных соблазнов.

...От Рентгена Иоффе вернулся, имея за плечами несколько превосходных работ. А эти последние шесть лет, проведенные им в России, сделали его - Эренфест в том уверен - одним из самых сильных русских экспериментаторов. Конечно, Эренфест не ставит его в один ряд с экспериментаторами, творящими эпоху,- Дж. Дж. Томсоном или Резерфордом (он не раз говорил об этом самому Иоффе). Точно так же, как он и себя не приравнивает к Эйнштейну или Дебаю. Более того, он знает, что в характере Иоффе, так же как и в его собственном характере, есть некоторые черты, которые создают колоссальные препятствия в их работе (одна из них - как раз недооценка своего дарования, неуверенность в себе; другая такая черта - чрезмерная, на взгляд некоторых, тщательность преувеличенное, опять-таки на чей-то взгляд, стремление к четкости и ясности). И все же необходимый потенциал налицо...

Задача теперь - этот потенциал реализовать. Вот уже по крайней мере полтора года, как Иоффе, по существу, закончил блестящее исследование по элементарному фотоэффекту, но все еще пребывает в неуверенности, достаточно ли у него экспериментальных данных.

Мало того, что это в конце концов может обернуться самой обыкновенной потерей времени: задержка с публикацией способна просто-напросто перечеркнуть всю работу. Известно ведь: параллельно почти то же самое делает американец Роберт Милликен; он уже напечатал несколько сообщений; они с Иоффе идут "нос к носу". В науке действует суровый закон: если результат вовремя не опубликован, работа считается в лучшем случае повторением уже известного. Таковы правила игры. Не выполнять их нельзя, можно либо подчиняться этим правилам, либо не играть вовсе.

Как бы сам он поступил в таком положении? Пренебрег бы своей неуверенностью в достоверности полученных данных? Пошел бы против своей научной совести? Собственно говоря, Эренфест и в самом деле испытывает нечто подобное: к результатам своей работы по адиабатическому принципу он относится довольно скептически.. И выпускает их из рук по мере того, как они накапливаются, крайне медленно и неохотно. Так что в принципе и его могут опередить. Но допускать, чтобы Иоффе точно так же киснул, как он сам? Нет, это невозможно! Вот именно это - преступление (то, что сам он киснет,- ладно уж, тут дело безнадежное).

Из письма Эренфеста к Иоффе от 6 января 1913 года:

"Твоя "фотомилликеновская" работа совершенно превосходна. Прошу немедленно выслать мне краткое "предварительное сообщение" для Амстердамской Академии... Тебе непременно следует обеспечить свой приоритет. И прошу тебя сделать это в Амстердамской Академии, а не в Мюнхене. Твою рукопись я должен получить 23 января, а самое позднее 24/I, тогда 25 января Лоренц смог бы рее представить Академии...

Писать я теперь не буду - не жди ни строчки - до тех пор, пока твоя рукопись не будет у меня в руках.

Повторяю: если будешь тянуть, то очень и очень велика вероятность того, что Поль или Милликен уведут это дело из-под твоего носа. Особенно после того, как о твоем докладе писала "Речь"...

Пиши мне всегда сразу же обо всем, что обнаружишь нового... Тогда я буду иметь возможность сообщить тебе соображения Лоренца по этим вопросам. Но в ближайшие недели ты абсолютно ничего не должен делать, кроме измерений. Плюнь на все комиссии, заседания, корреспонденцию и т. п. и т. п. и делай только две вещи: измеряй и готовь рукопись! Все остальное можешь спокойно отложить на 3-4 недели. Работай теперь совершенно сосредоточенно!!! Задержка на пару недель может привести к тому, что ты потеряешь все преимущества, вытекающие из возможности показать, что все это действительно твое".

Вот так... Надо покорить вечно ускользающий успех. Поставить его на колени. Эренфест намечает для себя целую программу действий в пользу своего петербургского друга: начать мощную "агитационную кампанию", представить Иоффе во всем блеске перед Лоренцем, Эйнштейном, Зоммерфельдом, Дебаем... В конце концов должны же они узнать, что есть в России такой физик.

Как-то Эренфест рассказал Лоренцу о подготовленной Иоффе магистерской диссертации (та самая работа по элементарному фотоэффекту, которую Иоффе никак не опубликует; и с защитой диссертации тоже тянет). Лоренц пришел в необычайный восторг. Надо было видеть выражение его лица, когда он говорил: "Да, эту работу нужно изучить досконально".

Непременно убедить Иоффе хотя бы кратко рассказать обо всех его работах на ближайшем же съезде европейских ученых! Кажется, в Вене в сентябре будет проходить конгресс естествоиспытателей. Прекрасно! Уговорить поехать туда Иоффе. И Лоренца! Чтобы они смогли там встретиться, чтобы Иоффе сам убедился, какое впечатление произвели на Лоренца его работы. Кроме того, хорошо бы, чтобы Иоффе приехал в Лейден, на одной из "сред" можно было бы представить его всем голландским физикам...

Но главное теперь - опубликовать работу Иоффе в грудах Амстердамской Академии! С пометкой "Представлено Г. А. Лоренцем". Это сразу обратит на нее внимание, придаст ей вес.

Судьба друга по-прежнему не устроена. Разве должность лаборанта - подходящая для него? Харьковский университет предложил ему место профессора. Иоффе просит у Эренфеста совета, как ему быть. Прежде всего не торопиться, взвесить все "за" и "против". Конечно, Петербург распыляет силы Абрама Федоровича кутерьмой всевозможных дел, обязанностей. Харьков позволит ему сосредоточиться. Даже не позволит - заставит. Он принудит его немедленно опубликовать работу. Близость к Рожанскому, с которым Иоффе познакомился еще в Петербурге, послужит для него хорошим стимулом.

Но Харьковский университет, как и все другие, под пятой прохвоста Кассо. Кроме того, в Харькове Иоффе наверняка придется подрабатывать, причем это потребует гораздо больше сил, чем в Петербурге. Возможностей ля экспериментальной работы там также, по-видимому, меньше...

Одним словом, самый лучший путь для Иоффе - как южно скорее защитить магистерскую диссертацию (тем более что она давно готова) и искать место в Петербурге или Москве.

Еще одна задача: каким способом добиться, чтобы Аббрам Федорович не занижал собственной самооценки странно, что именно Эренфесту приходится хлопотать об том)? Иоффе почему-то убежден, что он недостаточно авторитетен, чтобы занять профессорское место: тихий голос и вообще недостаточно внушительный вид. Однако co стороны-то ведь виднее. Для подобного самоуничижения нет никаких оснований. Удивительное дело: вот на каком-нибудь собрании Иоффе что-то говорит своим негромким, будто бы неуверенным голосом; кажется, что эта неуверенность должна передаться слушающим его; но все происходит как раз наоборот: необъяснимым образом он захватывает всех, даже самых упрямых и ограниченных, не говоря уже о человеке с богатым воображением. Эренфест долго не мог понять, в чем тут дело. Наконец он пришел к заключению, что так же, как и у Лоренса, у Иоффе сила его убеждающего воздействия на других основана на оригинальности и объективности высказываемой точки зрения. И Иоффе, и Лоренц убеждают так, что никогда их воля не сталкивается с волей других (это несчастье Эренфеста). В результате воля других не получает никакого импульса для выработки ответной реакции - упрямства, досады... Они просто действуют интеллектом на интеллект, и воля тех, кого они в чем-либо убеждают, сдается без сопротивления.

Кто знает, откуда взялось это у Иоффе. Может быть, его надоумил тот случай с Рентгеном, когда он отказался прекратить работу по облученным кристаллам? Конечно, то был сам по себе поступок героический для начинающего, безымянного физика, однако он ни в чем не убедил Рентгена. Тут коса нашла на камень, воля на волю. Упрямство вызвало упрямство. Как же Иоффе вышел из положения? Однажды он заметил, что сила тока, проходящего через кристалл, зависит от, казалось бы, никак не относящегося к делу обстоятельства - от того, опущены или подняты занавески на окне: когда занавески поднимали, ток усиливался в тысячи раз. Солнце! Солнце увеличивает электропроводность кристаллов. Иоффе позвал Рентгена к прибору и, ничего не говоря, показал ему этот опыт. Рентген пришел в восторг: его всегда интересовали связи между различными далеко отстоящими друг от друга физическими явлениями. Мир и согласие между учителем и учеником отныне были восстановлены. Воздействие на интеллект добилось того, чего не смогло добиться воздействие на волю.

С тех пор Иоффе необычайно развил в себе эту редкую способность убеждать, не повышая голоса, не прибегая к аффектации. "Неавторитетность"... Как будто в самом деле мерилом авторитета служат не ум, не талант, не энергия, а телосложение и мощь голосовых связок! Чего доброго, Абрам Федорович действительно уступит вакансию в Петербургском университете какому-нибудь зычноголосому и осанистому "светиле". Это было бы бесконечным несчастьем для русской физики! Что касается Эренфеста, то в случае, если профессорское место достанется не Иоффе, Павел Сигизмундович готов примириться только с двумя кандидатами - Рождественским и Мандельштамом. И ни с кем другим!

Обо всем этом Эренфест пишет Иоффе. Как всегда, прямо, пылко, страстно: доказывая, настаивая, убеждая...