Лейден-Петроград

Осенью 1918 года Павел Сигизмундович получил весточку из России, первую после долгого, более чем четырехлетнего перерыва (война, революция!),- письмо от Круткова. Счастью Эренфеста не было предела. Все друзья его живы, работают, даже печатают свои работы. Хотя часто голодают и мерзнут. И кружок его действует, собирается регулярно, несмотря на то что его участники не уверены, выживут ли они в предстоящую зиму. Поистине энтузиазм русской молодежи беспримерен. И снова Эренфесту пришла в голову давняя мысль: именно Россия должна была бы быть его домом...

Письмо добиралось до Лейдена окольными путями, с трудностями и приключениями. Возобновления переписки с Иоффе, прерванной войной, пришлось ждать еще два года. В сентябре 1920-го Эренфест получил письмо друга, посланное в июне.

"Мы прожили тяжелые годы и многих потеряли,- писал Иоффе,- но сейчас начинаем снова жить". Абрам Федорович сообщал, что физики и в Петрограде и в Москве работают с огромным увлечением (он коротко к уведомлял кое о каких исследованиях), но нет литературы и приборов, просил прислать журналы и "главные" книги по физике, написать, чем живет современная физика... Сообщал он также, что избран в Российскую Академию наук.

Письмо принесли, когда дома, помимо самого Эренфеста, была старшая дочь Таня (Таня-штрих). Она не на шутку перепугалась, увидев, что, распечатав конверт и пробежав глазами первые строчки, отец расплакался, как ребенок. Взглянув через его плечо, увидев знакомый почерк "дяди Иоффе", как когда-то она называла Абрама Федоровича (и отец, подражая ей, также в шутку обращался к другу "Иоффе-Djadja"), Таня поняла, в чем дело.

Естественно, Павел Сигизмундович сразу же "засуетился". Первым делом нужно наладить, конечно, отправку оттисков, а не книг и журналов: почта пока не настолько надежна, тут Иоффе, как всегда, проявил чрезмерный оптимизм. Однако впрок следует начать собирать и литературу и, может быть, посмотреть кое-что из приборов, так чтобы отправить в Россию при первой же оказии. (Вскоре в самом деле в Лейдене появились двое сотрудников Иоффе: Чулановский, старый знакомый Эренфеста по Петербургу, тогда он был еще зеленым студентом, и Архангельский.)

Что касается приобщения русских к тому, чем живет современная физика, это, конечно, надо организовать и устроить фундаментально, одним только личным письмом тут не обойдешься. Как всегда при возникновении дел крайней срочности и важности, Эренфест отправился к "папе Лоренцу". Не жалея ярких красок, рассказал ему о необычайно интересных, великолепных, гениальных работах русских физиков и о тяжелейших условиях, в которых эти работы проводятся, о потребности и желании русских коллег восстановить контакты с научным миром.

Вскоре в Петроград из Лейдена пошла отправленная Лоренцем телеграмма:

"Ректору Петроградского университета

Восхищены превосходными научными результатами, полученными Оптическим и Рентгенологическим институтами. Будем счастливы ознакомиться с подробностями, обсудить с русскими физиками вопросы, касающиеся работ, выполненных в этих институтах и вне их. Настоящим приглашаем в Лейден господ Рождественского и Иоффе, желательно на начало ноября; к этому времени можем связаться с несколькими физиками из других стран. Расходы на поездку полностью возмещаются. Просьба ответ телеграфировать".

Под телеграммой стояли подписи крупнейших голландских физиков: Камерлинг-Оннеса, самого Лоренца, Кюнена, Эренфеста, Хаги, Юлиуса, Зеемана.

Вот так. Это, пожалуй, лучший выход из положения - приехать Иоффе и Рождественскому самим, побывать в лабораториях, поговорить с голландскими и иностранными учеными. Таким путем они бы сумели за совсем короткий срок составить себе представление обо всех новейших успехах физики, достигнутых и в Европе, и в Америке. А заодно подробнее рассказать о своих работах, чтобы сразу же можно было обсудить и опубликовать их результаты.

Теперь требуется только согласие приглашенных, а уж он, Эренфест, позаботится, чтобы в Ревель Иоффе и Рождественскому телеграфом были посланы голландские визы и чтобы там же их ждали деньги на дорогу.

Возможно, что и Бор пригласит их в Копенгаген, Эренфест непременно поговорит с ним об этом при первой же возможности... ("Бор, как ты и Эйнштейн, является моим ближайшим другом. Так что превосходный прием обеспечен",- поясняет он в письме к Иоффе, в котором рассказывает о своих планах. Для Иоффе это некоторая новость, поскольку Павел Сигизмундович близко сошелся с датчанином лишь в последние годы.)

Кстати, стоит подумать также о том, чтобы направить к Бору кого-либо из особо одаренных теоретически молодых парней. Семенова или Прокофьева, например. Пусть поработает у него годик. Правда, для новичков Бор довольно-таки труден, а потому предварительно, "для разогрева", можно на некоторое время прислать этого парня сюда, в Лейден.

То же самое и с экспериментаторами. Из письма Иоффе Эренфест узнал, что они собираются построить установку для получения жидкого гелия. Узнал и поразился несказанно. Тратить на это те небольшие средства, которые теперь может уделить науке бьющаяся в трудностях страна! Да знают ли в Петербурге (он никак не сможет привыкнуть к Петрограду), что Нернст примерно с 1908 года безуспешно пытается это сделать? А американцы? В то же время здесь, в Лейдене, у Камерлинг-Оннеса, прекрасная криогенная лаборатория. Честолюбивый Оннес хотел бы превратить Лейден в мировой криогенный центр и готов принять любое число иностранцев, предоставить им все возможности для работы. Неужели у России нет более важных дел, чем строительство дорогостоящей установки для изысканных экспериментов? Самой незначительной доли требующихся для этого денег было бы достаточно для того, чтобы направить сюда толковых ребят, которых бы Оннес встретил с распростертыми объятиями и которые добились бы результатов несравненно быстрее.

Позднее в самом деле кто только из советских физиков нe работал в этой камерлинг-оннесовской лаборатории!

Наконец (то есть это не наконец, а в первую очередь!) надо, не дожидаясь никаких приездов, вытребовать, выцарапать у Иоффе хотя бы краткие, хотя бы крохотные "предварительные" сообщения о его собственных работах для публикации через Амстердамскую Академию. Какого дьявола! Ставятся прекрасные эксперименты, и никто о них не знает. И Павел Сигизмундович принимается терзать друга мольбами, просьбами, требованиями о присылке рукописей.

Иоффе и сам подумывал о поездке за границу. Еще в марте в Наркомпрос было послано соответствующее письмо. В нем говорилось все о тех же двух причинах, которые вызывают необходимость командировки: с одной стороны, "дальнейшая работа без непосредственного общения с Западной Европой, без получения новейших приборов и аппаратов, без иностранной литературы и журналов является почти немыслимой", с другой - "в высшей степени желательным является получить возможность непосредственно поделиться результатами своей работы, своими планами и идеями с западноевропейскими учеными, показать, что Российская республика не столь уж варварская страна, какой ее представляют".

В ту неимоверно тяжелую пору получить валюту на научные приборы, материалы, литературу казалось делом почти безнадежным. Ее попросту почти не было. И все же ;Через некоторое время Иоффе получил, по его словам, "кучу денег я других благ" и в феврале 1921 года отправился за границу.

Однако случилось так, что, несмотря на все хлопоты столпов голландской физики - Лоренца и Камерлинг-Оннеса (за которыми стоял Эренфест),- голландских виз Иоффе и его коллеги не получили. Раздосадованный Павел Сигизмундович сначала обвинил в этой неудаче себя (мало хлопотал), потом Иоффе (все сделал не так, как Эренфест просил и советовал) и наконец помчался в Берлин, чтобы хоть там увидеться с дорогим другом, которого он, кажется, не видел уже сто лет.

Как всегда, встреча их была насыщенной и "ненасытной". Абрам Федорович сообщал жене:

10 мая. Берлин: "Здесь я застал... Эренфеста, с которым теперь провожу целые дни, но все еще далеко не обо всем переговорил... Благодаря Эренфесту я здесь сразу узнал массу людей..."

11 мая: "На colloqium'e докладывалась моя работа с Röntgen'om... Эренфест докладывал работу Рождественского и устроил мне и ему маленькую рекламу... Сейчас я занят Эренфестом и закупками настолько, что ни минуты времени не остается..."

16 мая: "Здесь теперь Эренфест, и он сейчас же организовал ряд собраний немецких, голландских и русских физиков... Очень много времени провожу с Эренфестом, с которым обсуждал и свои научные планы..."

Между прочим, от Эренфеста Абрам Федорович узнал, что самые интересные из затеянных им работ уже сделаны другими и только что доложены на Сольвеевском конгрессе в Брюсселе. Вот досада! Недаром он тревожился, спрашивал у Эренфеста в одном из писем, не проведены ли уже кем-либо исследования, о которых он ему рассказал. Вот ведь как бывает в науке. Если бы их удалось сделать года на два раньше, тогда, когда они были задуманы, Иоффе и его сотрудники опередили бы всех, а теперь их, конечно, придется прекратить. Эренфест утешал друга: найдутся другие темы. В самом деле, найдутся, только бы работа пошла. Отрадно и то, что все поставленные задачи оказались вполне правильными. Дорого обходится изоляция, оторванность от мира.

В июле голландская виза была все же выдана, и Иоффе приехал в Лейден. Наконец-то! С самого своего переселения в Голландию Эренфест ждал этого момента, пытался, сколько мог, его приблизить, мечтал, как Иоффе поселится в комнате наверху (эта комната уже предназначалась для него, когда сам дом еще только был в проекте), как будут они гулять по тихим лейденским улочкам, вдоль каналов со спокойной водой и без конца говорить, говорить, говорить о физике.

Еще недели за две до приезда Абрама Федоровича, мало надеясь, что он осуществим, Эренфест писал Иоффе: В"Как было бы чудесно, если бы... ты был здесь! Не позднее ближайших двух лет мы все-таки проведем спокойно пару недель вместе!"

И вот Иоффе - "здесь". Какие там прогулки вдоль каналов и спокойные беседы о физике! Во-первых, у друга и времени-то в обрез (о двух неделях не может быть и речи, самое большее - несколько дней): закупки оборудования и литературы, которые он ведет в Германии и Англии, то и дело заходят в тупик, особенно в его отсутствие, так что надо мчаться то в Берлин, то в Лондон и все улаживать на месте. Во-вторых, немногие дни, которые он может провести в Лейдене, конечно же, надо посвятить тому, чтобы перезнакомить его со всеми физиками и со всей физикой. И Павел Сигизмундович тащит приятеля к Лоренцу, к Камерлинг-Оннесу, собирает экстренные коллоквиумы, где Иоффе рассказывает о своих работах...

"Это очень большое дело, что ты побывал у нас!- пишет он после отъезда Абрама Федоровича ему вслед.- Несколькими днями больше или меньше - это уже не имеет значения. Конечно, моя жена и детишки хотели бы задержать тебя как можно дольше..."

Познакомить бы Иоффе с Эйнштейном! Эренфест давно мечтает об этом. Странно: два самых близких его друга и - незнакомы. Трудно даже вообразить, как подошли бы они один другому. Только бы свести их вместе! Только бы не помешали какие-нибудь случайные обстоятельства!

А обстоятельства, правда, все портят. То ли из-за кутерьмы дел, то ли по причине рассеянности Иоффе не уведомляет Эренфеста обо всех своих передвижениях по Европе. Вот сейчас он, оказывается, в Англии. Там же до последнего времени находился и Эйнштейн. Немедленно послать ему письмо и попросить, чтобы он вызвал к себе Иоффе телеграммой.

...Но, как выясняется, Эйнштейн уже уехал оттуда. Он в Берлине (с весны 1914 года это его постоянное место жительства). Что ж, может быть, и Иоффе снова окажется в Германии. Надо вновь написать Эйнштейну и как-нибудь устроить, чтобы они с Иоффе все-таки смогли раз-другой повидаться, поговорить с глазу на глаз в спокойной обстановке. В спешке, в сумятице лучше не встречаться. Сейчас с Эйнштейном нелегко обсуждать что-либо, кроме теории гравитации. Все его мысли поглощены ею. Правда, может случайно подвернуться еще какой-нибудь вопрос, которым Эйнштейн занимается параллельно.. Но вероятность этого мала. Кроме того, он теперь уделяет много времени прогулкам с двумя своими мальчуганами, которые как раз у него (обычно они живут с первой женой Эйнштейна в Швейцарии). Для начала, чтобы заладился разговор, Иоффе мог бы рассказать Эйнштейну о детях Эренфеста, которых тот очень любит. В самом деле, о детях. Спокойная, нейтральная тема. Во время этого непритязательного разговора они бы привыкли, присмотрелись друг к другу... Больше всего Эренфест боится, что его друзья, дорогие ему люди - как-нибудь так случится - не сумеют стать друзьями между собой. Если бы они могли собраться втроем - Эйнштейн, Иоффе и он, Эренфест!

...Однако все опасения Павла Сигизмундовича оказались напрасны. Встретившись, Эйнштейн и Иоффе прекрасно поладили. С этого времени, с 1921 года, всякий р.аз, когда Абрам Федорович приезжал в Берлин, он непременно навещал друга своего друга.