Дети

Огромную радость доставляют ему дети. Еще тогда, в 10 году, когда в Петербурге ему попалась книжка Оствальда "Великие люди", Эренфеста поразила без конца повторяемая автором мысль: главный враг детских соревнований - школа. Школа классического талмудистского типа. Поразила не своей неожиданностью - он сам однажды так думал, вспоминая свои гимназические годы,- а как раз совпадением с его собственными мыслями. Тогда же он решил, что ни в коем случае не даст своих детей в гимназию. Когда к школьному возрасту подошла Таня-штрих, кое-кто из друзей стал уговаривать его "не оригинальничать": мол, у домашнего воспитания еще больше недостатков. Однако Эренфест твердо стоял на своем. И в общем-то, у него нет оснований раскаиваться, хотя, конечно, некоторые не очень приятные следствия того, что дети росли вне гимназических стен, дают о себе знать (нельзя сказать, чтобы он сам не ожидал и не предвидел этого: все дело в том, каков итог в целом).

Павел Сигизмундович тщательно подбирал учителей своим детям, тщательно следил за их развитием, обдуманно направлял его. Да он сам всегда был для детей главным учителем.

Впрочем, старшая дочь Таня в пятнадцать лет неожиданно выразила желание поступить в предпоследний класс мужской гимназии (мужской - главным образом из-за математики, составлявшей ее страсть). В то время это была уже гордая и тонкая натура, безгранично любознательная, упорная и энергичная, с необыкновенно богатой фантазией. Уже в ту пору ее сильно интересовали такие вещи, как "Война и мир" Толстого (причем не столько художественной, сколько логической стороной), Гоголь... И Шопенгауэр, Кропоткин, лучшие голландские писатели. Из композиторов больше всего Гайдн, Моцарт, Бах (должно быть, сказалось влияние Эйнштейна). Из людей, с которыми ей довелось встречаться,- сам Эйнштейн и Бор. (Кстати, Эйнштейн почему-то прозвал ее "улыбающейся загадкой".) Из научных вопросов - смысл теории относительности, неевклидовой геометрии... Уже в девятнадцать она сделала несколько очень хороших работ по аналитической и начертательной геометрии, по астрономии...

Точно так же, как и своих учеников, Павел Сигизмундович рано стал посылать Таню-штрих за пределы Голландии - "посмотреть на мир", поучиться у стоящих учителей: она работала в Берлине у Эйнштейна, в Геттингене у Борна, в Математическом институте в Москве.. Во время этих ее поездок Павел Сигизмундович особенно волновался: сумеет ли дочь установить хорошие контакты с людьми в незнакомой стране, не скажется ли здесь пагубным образом несколько замкнутое домашнее воспитание, о чем не раз предупреждали его противники такого воспитания. "Вы, конечно, можете себе представить, как сильно интересует нас, сможет ли Т' пробудить к себе симпатии у русских подруг и товарищей наладить с ними взаимопонимание",- писал Эренфест Абраму Федоровичу и его жене во время московской поездки дочери. Но все опасения оказались напрасными прирожденная общительность, эренфестовская открытости характера помогали Тане-штрих быстро сходиться с людьми повсюду, где бы она ни была, особенно в России: среди русской математической молодежи она себя чувствует как дома. Вообще занятия математикой доставляют ей наивысшее наслаждение (втайне Эренфест благодарит бога, что у гимназических учителей не было особых возможностей отбить у нее охоту к науке, как лучилось в свое время с самим Эренфестом или с Эйнштейном). Сейчас она готовит диссертацию по геометрии и, конечно - Эренфест не сомневается в этом,- с успехом защитит ее.

Вторая дочь, Галинка (вообще-то при рождении, официально, ее назвали Анной, но почему-то прижилось это русское Галинка), которая пятью годами моложе Тани-штрих,- прямая ей противоположность: она почти не способна к абстрактному мышлению, зато необычайно одарена глубоким эмоциональным восприятием и фантазией. С первого взгляда видно, что это художественный тип. Склонность к музыке у нее сочетается с совершенно исключительными задатками в рисовании. Уже в десять лет ей одновременно были свойственны и глубина передачи настроения, и легкость овладения формой.

Между прочим, в ней рано проявилась какая-то подвижническая, миссионерско-просветительская жилка, восемнадцать она отправилась в Йену, где училась рисованию и одновременно добровольно и безвозмездно занималась с больными детьми в институте, в котором вот уже несколько лет находится их младший, по-видимому, неизлечимо больной сын Вася (его болезнь - единственное, тяжкое несчастье Эренфестов, связанное с детьми). Потом, когда ей исполнилось двадцать лет, она отправилась примерно с такой же целью - куда бы вы думали?- в Америку! Зимой училась в Академии живописи в Лос-Анджелесе, а летом изъездила и исходили почти полстраны. Причем, что самое главное, почти без денег, используя самые различные возможности: учила ребят рисованию в деревенских школах, нанималась на службу в различные семьи то няней, то кельнершей, то сельскохозяйственной работницей, всех располагала к себе своими рисунками, рассказами о Голландии и приобрела легион друзей. Проявила чудеса находчивости и изобретательности: например, со знакомым Эренфесту физиком Гайтлером, который тоже приехал в Америку попутешествовать, они купили старенький "форд" и вели его попеременно, проехав огромное расстояние, а затем продали. После этого она вернулась в Академию художеств, а на следующее лето таким же образом "продиффундировала" через всю Канаду с запада на восток. Теперь она мечтает побывать в России, позаниматься с детьми где-нибудь в совхозе на Украине...

Между прочим, надоумил ее путешествовать таким образом ее домашний учитель рисования, занимавшийся с ней в детстве. Это был простой, совсем малообразованный человек, но при всем том совершенно гениальный учитель. Сам он рисовал неважно, довольно скованно, однако его воздействие на детей было просто поразительным: те, с кем он занимался, буквально после нескольких занятий увлекались рисованием, у них вдруг пробуждалась сильнейшая тяга к творчеству, о которой они прежде не подозревали (именно так увлеклась и пятилетняя Галинка, когда он пришел к ней впервые в детскую больницу, где она в то время находилась). Так вот, этот учитель рисования каждое лето вместе с женой отправлялся в путешествия по разным странам. Это была его страсть. Он объездил полмира, не зная языков, располагая самыми скудными средствами, сэкономленными за учебный год. Обучение рисованию было той универсальной валютой, которой он повсюду расплачивался, и универсальным языком, на котором он везде объяснялся. По приезде в ту или иную страну ему стоило только отыскать какую-нибудь школу или другое детское учреждение, где его приняли бы более или менее дружелюбно, дать один-два урока - и можно было считать, что его путешествие состоялось: и сами дети, и их родители навсегда оставались признательны ему.

Вот так обстоит дело с Галинкой. Младшая дочь - тот член семьи Эренфестов, с которым Павел Сигизмундович, естественно, чаще, чем с другими, говорит об искусстве. Особенно памятен ему их недавний разговор о нашумевшей книге Фрея "Готика и Ренессанс". Собственно, говорил больше он, Эренфест: его книга необычайно взволновала совершенно неожиданным, свежим взглядом на глубинные связи, соединяющие между собой искусство, науку, мировоззрение. Но по тем отрывочным репликам, мимолетным замечаниям, которые исходили от дочери, он ясно увидел и почувствовал, что это волнение передалось и ей, а предмет разговора, особенна в том, что касается искусства, был знаком и интересен ей, разумеется, ничуть не меньше, чем ему самому.

Конечно, пока еще не вполне ясно, кем станет дочь - профессиональной ли художницей, учителем, однако несомненно, что она обрела свое призвание, а все эти ее подвиги последних лет раскрывают в ней совершенно незаурядные человеческие качества.

Сын Павлик... Это надежда Эренфеста в физике. Всем сердцем Павел Сигизмундович надеется и желает, чтобы у сына получилось то, что явно - тут уж ничего не попишешь!- не получается у отца. Упаси боже, Эренфест никогда не склонял сына к выбору этой, столь нелегкой сферы деятельности. Все произошло самым естественным образом. Теперь уже вполне ясно: сын становится на стезю отца.

В пять лет это был светлоголовый, очень красивый и необычайно энергичный карапуз. Хорошо рисовал. Но в отличие от Галинки, предпочитавшей свободные темы, главным образом имел склонность к эскизам и зарисовкам всяких конструкций. И уже тогда был безумно влюблен в машины. Опять-таки в противовес Галинке проявлял мало чувства и настроения, зато рано обнаружил на редкость строгое, разумное мышление. В девятилетнем возрасте два главных его отличительных качества, которые более всего нравились отцу,- энергия и здравый смысл - сохранились и приумножились. В шестнадцать Эренфест уже относился к нему скорее как к умному товарищу, чем как к сыну. Правда, в это время понемногу начали сказываться кое-какие специфические недостатки его домашнего образования, однако, как и у других детей Эренфеста, они были с избытком компенсированы многими прекрасными положительными чертами: в качестве вольного слушателя он уже проходит физический практикум в университете и посещает некоторые лекции по математике. Работает чрезвычайно прилежно и с огромным удовольствием, хотя с непривычки к строгим порядкам (вот где дает о себе знать домашнее воспитание) ему подчас приходится туго. Недостаточно он в ладах и с хорошим литературным языком (снова изъян образования), а по университетским правилам и согласно традиции отчеты следует писать именно таким языком. Однако приобщается он к физике со все большим и большим увлечением - к несказанной радости Эренфеста. Наконец совсем недавно Павел Сигизмундович отправил восемнадцатилетнего сына-студента в Париж поучиться технике эксперимента у Оже. Сейчас он ассистирует ему в работах с камерой Вильсона. Если судить по его письмам, похоже на то, что Оже доверяет ему вполне самостоятельно "прогонять" эксперименты и даже при случае кое-что изменять в аппаратуре и кое в чем усовершенствовать конструкцию. В будущем году Оже предложил ему провести самостоятельную работу по нейтронам. Неплохое начало! Если вспомнить, сам Эренфест в восемнадцать лет достиг меньшего. Кажется, не только Оже, но и другие известные французские физики - Бауэр, Френсис Перрен - относятся к Павлику доброжелательно. Жаль только, что все в Париже разговаривают с ним главным образом по-английски, по-немецки, по-русски или по-голландски, так что он, кажется, мало усовершенствовал свой французский (к сожалению, его учительница французского была не так искусна, как учительница английского).

Здесь, в Лейдене, многие физики также очень хорошо относятся к сыну и помогают ему становиться на ноги. Сам Эренфест, как он считает, уже мало что может ему дать и вносит, скорее, путаницу в его голову. Сам он превратился просто-напросто в старую развалину...

Что если бросить физику? Отправиться по свету куда глаза глядят, как Галинка или ее учитель? Тоже чему-нибудь учить детей, музыке например (ведь он неплохо играет на рояле).

Но что же означало бы это бегство? Бегство - от чего? От любительства в физике к любительству в музыке, в учительской работе?

И потом, что за бредовая идея! Куда он убежит от бесчисленных обязательств, от бесчисленных требований долга?..